– Талассат! – восторженно прошептал Вальдерас.
– С ума сошли?! Его разрешено читать только высшим халитам, царям и наместникам! Откуда он у вас?
– Я принес, – невинно ответил Бальвир.
– С разрешения отца? Да ни за что не поверю!
– Я не спрашивал, но…
– Значит, украл, – безапелляционно перебил его Рагдар. – Вальдерас! Мой друг не берет ворованное и не дружит с ворами!
– Дослушай, пожалуйста, Бальвира, а?!
– Воровство – это когда что-то берут без спроса, чтобы обогатиться. – В словесной казуистике Бальвир недурно поднаторел в храме. – Я же не обогащаюсь и сразу верну, как только прочитаем.
– Меня учили, что воровство – это когда берут без спроса, неважно зачем.
– Плохо учили, раз ты для девчонок воруешь гранаты в садах наместника, – парировал Бальвир.
– Впрочем, о чем с тобой говорить… Вальдерас, зачем?
– Не хочу быть солдатом…
– В этом нет ничего унизительного, любое воинское звание…
– Я помню, что ты об этом думаешь! – Вальдерас заводился. – Да-да, любое воинское звание почетно! И это я слышу от человека, блестящее будущее которого уже расписано! Да тебе даже стараться не надо, впрочем, как всегда! Сначала – младшая гвардия, потом – оруженосец у кого-то из вельмож, а потом – командование…
– Я же сын начальника дворцовой гвардии!
– Вот именно! У тебя есть всё по праву рождения! А я никто, найденыш и бледнокожий ублюдок! Ты твердишь, что почетно все, но ведь не просишься в солдаты! А я б попросился в младшие гвардейцы – только меня не возьмут, потому что у меня нет высокопоставленного отца! Никакого отца нет!
– Почему ты не хочешь быть солдатом?
– А ты почему?! – уже кричал Вальдерас. – Я скажу, Рагдар! Потому что ты знаешь каллиграфию, законы чисел, звезды и поэзию! Ты учился фехтованию у своего отца – прославленного мастера клинка! Ты читаешь карты, держишься в седле и стреляешь из лука! Кто ж захочет с такими умениями в солдаты?!
– И ты тоже… – В голосе Рагдара наконец-то послышалось понимание.
– Да! Тысячу раз да! Я тоже учился у твоего отца, я занимался в дворцовой библиотеке, я был жаден до знаний! И вот со всем этим – в солдаты?! А у меня нет выбора! Потому что нет высокопоставленных родственников, которые бы могли обо мне позаботиться! Значит, я позабочусь о себе сам, нравится тебе или нет!
– Я понял, не кричи! Только не представляю, как тебе поможет Талассат?!
– Это тайное знание! Ведь неспроста же халиты так трясутся над ним?! А вдруг я с ним достигну большего?!
– Ладно. Чем тебе помочь?
– Бальвир должен вернуть книгу в храм, пока отец не хватился. Помоги ее переписать. Переписывать будем ночами, по очереди.
* * *
Талассат оказался подробным комментарием к Священному Гальдару. Вальдерас читал и перечитывал страницы о творении мира.
– Мир создан из дхарм, – делился он с Рагдаром и Бальвиром. – Дхармы колеблются, из этих колебаний рождаются жизнь и движение. Дхармы не сотворены, они извечны. Атальпас привели их в движение рунами, очертания которых вырезаны в наших храмах. И Кшартар заклинал эти руны, потому что он был Воплощенным Создателя.
– Ты-то не Воплощенный! Как это знание поможет тебе сделать карьеру? – недоумевали друзья.
– Вы не понимаете! Если овладеть искусством направлять потоки дхарм и менять материю мира…
Эта мысль поглотила разум Вальдераса. Он все чаще уединялся в храме Атальпас и заучивал руны Шести, пытаясь осмыслить закономерности в написании, чтобы заклинать их подобно Кшартару.
* * *
Праздник Последнего Цветения знаменовал окончание пахотного года. Но в вечер накануне религиозных торжеств и народных гуляний в доме Кханков царило отнюдь не праздничное настроение.
Тарвелл Кханк разъяренно чеканил шаги перед виновато опустившими головы подростками.
– Мой сын! Оскорбил госпожу Дворцовых Цветов!
– Я не сомневался, что в Саду поздних пионов меня ждет Нетха. Кто ж мог подумать, что…
– Да никто, Рагдар! Никто не ждет госпожу Дворцовых Цветов в Саду поздних пионов накануне Праздника Последнего Цветения! А отличить старую благородную женщину от девчонки-рабыни вообще невозможно!
– Она суха и со спины…
– Довольно! Я даже слушать больше не хочу! – гремел Тарвелл. – Теперь госпожа Дворцовых Цветов всем рассказывает, что я воспитал юного нахала, не чтящего ни возраста женщины, ни ее высокого происхождения!
– Будь она действительно оскорблена, она бы не жаловалась на бесчестье всем, от наместника до золотаря. Она хвастается, что впервые за много лет ее прижал к себе молодой мужчина, я так думаю.
– Он думает! – взорвался Тарвелл. – Если б твой ум был хотя бы вполовину твоего самомнения…
– Отец… – начал было Рагдар.
– Ты наказан! Всыплю тебе плетей и на все праздничные дни посажу дома! Сам прослежу, чтоб никуда не улизнул!
– Господин Кханк! – Вальдерас больше всего на свете боялся встретить праздник в одиночестве. – Не только Рагдар виноват! Я тоже… Накажите и меня!
– Ты не мой сын! – отрезал Тарвелл.
Слова сорвались хлестко, как пощечина.
– Поэтому я не могу тебя наказывать, – попытался сгладить свою резкость Тарвелл.
– В самом деле. Мы не родные, – тихо согласился Вальдерас.
Он понимал, что Тарвелл уже сожалеет о сказанном, но еще понимал, что старый воин прав. Как бы ни был гостеприимен дом Кханков, родители Рагдара никогда не станут родителями бледнокожего ублюдка.
Вальдерас ушел, не попрощавшись.
* * *
Ни праздничные шествия в масках Покровителей Земли и Воды, ни изысканно непристойные танцы Дочерей Земли, ни забавные пьески театра торотт – ничто не занимало Вальдераса. Рагдар оставался под арестом, Бальвир помогал отцу в храмовых ритуалах. Вальдерас, одинокий, как пчела без улья, бродил кругами – большими и малыми – вокруг дома Кханков, такого родного – и в то же время безнадежно чужого.
Веселящиеся люди раздражали его. Сначала Вальдерас, ведо́мый странным желанием усилить горечь своего одиночества, наблюдал за компаниями друзей, знакомыми и незнакомыми, за семьями, за влюбленными. Все они были друг с другом и друг у друга, и только он – один, никому не нужный и всеми забытый именно тогда, когда так хотелось разделить радость праздника с другими людьми.
А ведь он бы мог быть среди них, если б родители не отказались от него. Может, Нартор прав? Может, мать сошлась с демонами Запределья – и родила сына с белой, как асфалийская соль, кожей? Может, оставляя его в лесу, она скрывала свой позор, потому что его рождение обрекало ее на невыносимую жизнь или мучительную смерть?
Противоречивые чувства: обида на мать, вина перед ней, жалость к себе – целый рой жалил его, и Вальдерас был беззащитен перед ним, как бык перед оводом. Он и не заметил, как перешел сначала на быстрый шаг, а потом на бег. Юноша мчался, не разбирая дороги, по городским улицам, украшенным гирляндами последних пионов этого года, добежал до торговых ворот и, провожаемый удивленными взглядами стражников, скрылся в орешнике Пристенной рощи.
Остановился он только у Капища Покровителей Земли и Воды. Служители завершили ритуалы утром. Было безлюдно: жители Сариссы и окрестных поселений искали развлечений в городе. Вечерний воздух холодил разгоряченную кожу.
Мечом он начертал на земле одну из рун Шести, почти не осознавая зачем. Закончив, завороженно в нее всмотрелся: его чувства как будто обретали некое единство, как разрозненные крупицы руды в тигле плавильщика. Вальдерас стер одну черту, потом еще одну, потом третью… По мере того как он их стирал, чувства сплавлялись и поднимались снизу живота к горлу, как рвота. Он лихорадочно стирал все ненужное, не понимая, какая сила водит его рукой. Наконец, когда лишних черт не осталось, а тошнота стала уже невыносимой, Вальдерас, вложив ее в глотку и не отрывая ни взгляда, ни мысли от руны, выхаркнул:
– Таф!
Он не знал, почему «таф», а не другое слово. Не знал, почему в лицо полетели комья земли, а на месте руны появилась яма. В тот момент это было даже неважно. Важно было, что боль ушла: ее и прочие чувства растворила благословенная опустошенность, и он заснул прямо в орешнике.
