Дверь закрылась, и мы остались одни. Надо было как-то начать разговор, но в голове у меня неожиданно образовался какой-то вакуум, поэтому ничего умного оттуда выудить не удавалась.

   - Тебе правда легче? - с трудом все же выдавил я из себя.

  Девушка внимательно посмотрела на меня своими серыми глазищами и спросила:

   - Ты ведь не хочешь уходить, правда? Я этого не хочу тоже. Останься!

  Я тут же заверил ее, что буду рядом столько, сколько она захочет. Моя новая знакомая наконец-то улыбнулась, протянула руку и представилась:

   - Дина.

   - Дина, Дина, Диночка, - я несколько раз повторил ее имя, оно мне нравилось. - Похоже на звон колокольчика: дин-дин-дин. А меня зовут Костей.

   Я держал, не выпуская, ее маленькую ладошку в своей руке, а она не отнимала ее. Потом я осмелился и погладил пальцами другой руки ее тоненькие пальчики, в ответ Дина несильно сжала мою руку. Мы молчали, да слова были и не нужны. Мы понимали друг друга без них.

   Свою невинность я еще в школе потерял, от недостатка внимания девчонок никогда не страдал, считал себя продвинутым челом в этом несложном, в общем-то, деле, но и представить не мог, что простое прикосновение к руке девушки может вызвать такую внутреннюю дрожь. В эти минуты я забыл всех, с кем когда-либо кувыркался в постели. Со мной явно что-то происходило, что-то странное и до той поры мне неизвестное, вот только я еще не понимал, что же именно.

   Не знаю, сколько времени продолжалось это наваждение, но раздался стук в дверь, и в комнату вошел человек, представившийся врачом, а с ним и мать Дины. Мы и тогда не разжали наши руки. Пришлось врачу попросить меня выйти. Мы с Аллой Эдуардовной, так звали мою несостоявшуюся тещу, вышли в другую комнату. Она предложила сесть. Какое-то время молчала, а я рядом с ней, конечно же, чувствовал себя не в своей тарелке и тоже тупо молчал.

   - Вы давно знаете мою дочь? - вежливо спросила она.

   Вопрос, конечно же, не был из разряда неожиданных. Я не хотел ни лгать, ни вдаваться в подробности, но даже тем малым, что было между мной и Диной, не собирался ни с кем делиться. Поэтому и ответил коротко:

   - Нет.

   - Не обижайтесь, молодой человек, у меня есть причина волноваться.

  Я не стал отвечать, только кивнул головой, показывая, что понимаю вечные опасения родителей за своих дочерей. Женщина опять немного помолчала, словно собираясь духом, потом добавила:

   - Наша дочь очень больна, сейчас у нее ремиссия. Я вижу, что Вы ей нравитесь, поэтому и говорю об этом заранее и откровенно. Решите прямо сейчас, нужно ли Вам знакомство с больной девочкой. Если нет, то можете молча встать и уйти, чтобы никогда больше не появляться в ее жизни. Наверно, это было бы правильным. Но если Вы остаетесь...

  Женщина закрыла лицо руками и опустила голову: говорить больше она не могла.

   - Остаюсь, - не раздумывая ни секунды, ответил я. - Да, я остаюсь. И Вам не надо ни о чем беспокоиться.

   Почему-то настроение у меня испортилось. Женщина больше ничего не говорила, а я сидел и не понимал, довольна она моим решением или нет, и от этого злился еще больше. Вскоре нас позвали в комнату. Улыбающийся доктор сообщил, что ничего страшного с Диной не случилось, что через недельку она будет бегать, как раньше, но два-три дня придется полежать.

   Ушел я лишь вечером. Чем занимались целый день? Разговаривали, слушали музыку, даже посмотрели какой-то фильм. Я еще никогда не видел такой красивой и большой комнаты, поэтому первую пару часов таращился на все вокруг. Мне нравились стеллажи с книгами, занимающие целую стену; нравилось, что в комнате нашлось место и телевизору, и музыкальному центру, и компьютеру; нравилось удобное кресло, в котором я сидел, и легкие занавески на окне; нравился даже пестрый коврик, лежащий возле кровати. Я, простой деревенский парень, жил совсем иначе. И комнаты своей у меня отродясь не было, жил в проходной. Две отдельные занимали сестра и родители.

   От обеда я попытался было отказаться, но Алла Эдуардовна и слушать не захотела мой лепет. Обедали мы с Диночкой вдвоем в этой же комнате. Это меня немного успокоило. Маленький столик был подвинут к кровати, и я помог девушке сесть. Ей почему-то все происходящее казалось смешным, она часто поглядывала на меня и улыбалась, а я больше всего на свете боялся что-то сказать не то, сделать не так и тем самым разочаровать ее.

   Около четырех в комнату зашел отец Дины, расспросил ее о самочувствии, поблагодарил меня за помощь. Я встал и начал прощаться, дольше оставаться было просто неудобно.

   - Не уходи, побудь еще, - попросила Дина.

  Я стал говорить, что уже поздно, что ей нужен отдых, что, если она позволит, я приду завтра. Мои слова девушку нисколько не убедили, но спорить со мной она не стала, лишь с укором посмотрела на отца.

   - Папа, ну что же ты... Попроси Костю остаться, пригласи его на ужин.

   - Конечно, конечно, - заторопился отец, - если у молодого человека нет важных дел, то прошу с нами отужинать.

  Пока я придумывал новые и более убедительные отговорки, Дина решила все за меня.

   - Папа, Костя согласен, - она захлопала в ладоши. - Я знала, знала, что он согласится!

   Когда отец вышел, я снова сел в кресло, стоящее возле кровати, и взял девушку за руку. Потом поднес ее к лицу и прижал к щеке. Так мы и сидели некоторое время и молча смотрели друг на друга. Не знаю, что Дина видела в моих глазах, в ее же плескалось нечто такое, отчего мне очень захотелось девушку поцеловать. Я, конечно же, не решился, о чем и жалел всю обратную дорогу до общежития. Дина мне нравилась, я ей, видимо, тоже. О ее болезни и о том, что она не всегда уходит побежденной, я даже не хотел думать.

   И меня нисколько не смущало, что все закручивалось слишком быстро. Да и кого в юном возрасте это смущает? Молодость ведь не умеет ходить тихо и спокойно, а смотреть под ноги, чтоб ненароком не сломать себе шею, и подавно. Она несется по дорогам жизни вприпрыжку, часто не давая себе труда хоть иногда останавливаться, чтобы просто перевести дух.