Жена не опустила глаз, когда Сергей вошел на кухню.

   - Ты? - спросил он, еще надеясь услышать то, что опровергнет его догадку.

   - Я, - спокойно подтвердила она.

   - И тюрьмы не боишься?

   - А чего ее бояться? Ты ведь в полицию не пойдешь, заявление не напишешь, не захочешь отправить детей в детский дом.

   - Пойду, - буркнул Сергей, - и детей сам воспитаю.

  Жена в ответ невесело улыбнулась.

   - Ни на что ты не годишься, и на это тоже. Тебя насильно в загс не вели, своими ногами шел. Все эти годы только ныл да о великой любви Натке своей рассказывал, а ведь мог просто взять и уйти к ней. Тоже не ушел. Я вот одного не пойму, зачем ты ей такой никчемный? Вроде бы баба не глупая, а уши развесила.

   Они никогда между собой не говорили на эту тему. Однако он знал, что жена частенько рассказывала соседям о добром сердце своего мужа, который много лет безвозмездно помогал семье любимых учителей. Это его не трогало: считает его сердце золотым - пусть считает. Вот поэтому и неприятно было услышать, что же она думает о нем на самом деле.

   - Спасибо на добром слове, - иронии в голосе Сергея было хоть отбавляй, - только вот зачем я такой никчемный тебе? Убийцей быть, конечно, лучше?

   - Детям ты нужен, Сережа. И даже такой - мне. Где те мужики, которые лучше? А убийцей меня не называй. Все знают, что была старуха не в себе, поэтому и шагнула в огонь сама.

   Сергей в ужасе от признания жены выскочил из дома и почти побежал вниз по улице. Там в одном из последних домов, вплотную примыкающих к уже давно опустевшим полям, жил дед, который пользовался большим уважением у всех пьяниц поселка. Они знали, что самогон дед не только гнал и продавал, но и не отказывал в приюте тем, кто по каким-то причинам хотел ненадолго остаться.

   Только через две недели в минуту внезапного просветления, случившегося ранним утром, Сергей нашел в себе силы выползти на крыльцо. В эту ночь наконец-то выпал снег. Кругом было тихо и спокойно. Не ощущая холода, он долго стоял и смотрел на ровную белую гладь, словно разом скрывшую всю грязь земной грешной жизни.

   Невыразимая грусть вдруг сжала сердце. Стало трудно дышать. Сергей присел на ступеньки крыльца и в голос зарыдал. Испуганный дед пытался было вернуть гостя в дом, но тот сумел вырваться и выбежать за калитку. Без куртки, в грязной и мятой одежде, босиком, похудевший и обросший... В нем трудно было признать человека, еще недавно свято верившего, что есть счастье на земле и что он когда-нибудь обретет его с любимой женщиной. И вот сейчас что-то сильное и властное гнало Сергея прочь от всего живого: ему хотелось одиночества, тишины и покоя. А найти их можно было только там, далеко-далеко, за едва различимой темнеющей полосой старого леса. Он это знал совершенно точно, поэтому и шел торопливо по белому полю, удаляясь от поселка, оставляя неровную цепочку следов на первом нетронутом снегу...

   ***

   Ната очнулась от резкого запаха нашатырного спирта, обвела глазами комнату и поняла, что лежит на кровати в доме соседей. Попыталась было приподняться, но голова опять закружилась.

   - Лежи, лежи, - услышала она знакомый голос.

  Он принадлежал сыну соседки. Виктор был старше Наты лет на десять, служил в полиции и вскоре собирался жениться.

   - Лежи, - повторил он. - Нечего тебе там делать, догорит и без тебя.

   Виктор вышел из комнаты, а Ната откинулась на подушку и закрыла глаза. Одна картина произошедшего сменяла другую. И в каждой огонь пожирал то, что ей было дорого. То, что она уже никогда не увидит. То, что останется жить только в ее памяти. Последние картины были особенно страшны. Вот мать на долю секунды остановилась возле стены огня, вот сделала еще пару шагов и навсегда исчезла, будто перешагнула через невидимую границу, отделявшую жизнь от смерти.

   Ната прислушалась. Огонь по-прежнему гудел, с громким звуком лопался от жара шифер на крыше, слышались голоса людей и гудки машин. Все происходившее казалось каким-то страшным сном.

   - Как ты тут? - услышала она голос вошедшей в комнату матери Виктора.

  Ната с трудом открыла глаза.

   - За какие грехи мне это? - спросила она. - Как дальше жить?

   - Какие такие грехи? Люди говорят, что подожгли дом-то. И имя злодейки называют, только вот никто и ничего не видел. И она тут стоит, глазеет как ни в чем не бывало.

   - О ком это Вы? - голос Наты был усталым и словно неживым. - Это я недоглядела, решила печь протопить, да уголек, видно, выпал.

  Соседка помолчала, обдумывая ее слова, потом неодобрительно покачала головой.

   - Пожалеть, значит, решила? Что же, тебе видней. Уголек так уголек...

  Она перекрестилась на образа и вышла из комнаты, торопясь рассказать собравшимся о "настоящей" причине пожара.

   Наконец-то огонь утих, люди стали расходиться. Ната пролежала в комнате до вечера. Во-первых, ни на что не было сил. Во-вторых, Виктор запретил выходить из дома. Любопытных и просто желающих увидеть погорелицу он целый день не очень вежливо выпроваживал за калитку. Какое-то оцепенение охватило Нату. Отреагировала она лишь на появление своего пса. Виктор привел его в комнату, бросил у кровати коврик, рядом поставил миски с водой и какой-то снедью.

   - Погладь его, что ли, - обратился он к Нате. - Совсем псина от страха обезумела.

   Ната с трудом села на кровати и подозвала пса. Он медленно подошел к хозяйке и обнюхал ее колени. Ната положила руки ему на голову и заглянула в тусклые от старости глаза.

   - Прости, совсем забыла о тебе.