Приворовываешь чужие леса? – спросил я.

– Это ты вместо благодарности? – парировал Бук.

Меня передернуло.

– Благодарности? За что? За то, что в плен меня взял?

– В плен? – Бук подскочил, его суставы жалобно заскрипели, – всего хорошего, – он распахнул дверь. Я уже собирался встать с кровати и уйти прочь, но на пороге на меня нахлынула память – резко, властно, мощно, и я ухватился за косяк, чтобы не упасть – так больно было вспоминать безжизненные обрубки…

– Постой… ты что… спас меня?

Бук недовольно фыркнул:

– А ты как думал?

– И с чего это вдруг?

Бук, казалось, задумался.

– Ну что ж ты хочешь, меня самого вот так же…

– Что – вот так же?

– Вырубили… под корень.

– Да ну?

– Ну да. Я сначала думал, это ты, потом уже дошло до меня, что на тебя что-то не похоже, ты, конечно, тот еще мерзавец, но не до такой же степени…

Я хотел возмутиться, но решил оставить возмущение на потом.

– …потом понял, что это не ты.

– А… кто?

Мой вопрос повис в воздухе. Бук задумался, потом помотал головой:

– Не… не знаю.

– Еще один, – сказал Бук.

Я молчал. Я и сам видел, что еще одному лесу пришел конец – вот так, внезапно, его тоже выкорчевали под корень. И мы по-прежнему не знали, кто это сделал.

Я понимал, что бесцельно бродить по окрестностям и искать выжившие леса – бессмысленно, но это был единственный, хоть и маленький шанс что-то узнать. Я уже хотел сказать, что день близится к вечеру, и нужно идти к дому, когда услышал шорох за холмами – этот шорох не был похож ни на что известное мне, это не был ни зверь, ни птица, ни лес – стой, ни вторая ипостась леса – брод. Мы осторожно поднялись на холм – каково же было наше удивление, кгда мы увидели неведомых тварей…

– Они ушли.

Так сказал мне Бук. Хочется добавить – на следующий день, но это случилось только месяц спустя. Бук сказал мне:

– Они ушли.

Я уже и сам понимал, что они ушли – не слышно было гула моторов и стука топоров. Вернее, понял бы, если бы не умирал – а так моих сил хватило только на то, чтобы услышать голос Бука и упасть в землю – прахом, прахом – чтобы возродиться снова. Удивительное дело, даже сейчас, падая в землю прахом, я поглядывал на своего врага – где он, что с ним, точно ли пал прахом в землю, не выжидает ли.

Когда я в следующий раз увидел Бука, я сразу понял, что будет война, – здесь, сейчас, без вариантов. Что поделать, я должен был признать, что и правда пришло время войны, – мы прахом упали в землю, проросли, пустили семена, построили города, – и вот теперь-то можно было в который раз выяснить, кому из нас быть властелином на этой земле.

Поэтому я не удивился, когда увидел армию Бука, которая приближалась к моему городу – недолго думая, я сам собрался в войско и приготовился к обороне. Однако, к моему немалому изумлению, Бук не только не собирался нападать, но и напротив, торжественно поднес мне снедь и заверил меня в своем глубочайшем расположении. Я насторожился – все это больше всего походило на ловкий обман, на удачную ловушку, но никак не на благородство Бука.

– Тис, друг мой… пора на битву, – сказал Бук.

– Вызываешь меня на бой? – догадался я.

– Отнюдь…

– Тогда… с кем же мы будем сражаться?

– С ними… с ними…

Он показал куда-то в никуда, но я догадался, кого он имеет в виду.

– Но почему… почему? Мы же договорились с ними… мы же…

Договорились – надолго ли? На месяц? На два? На год? А дальше что? Надого их хватит? Тис, у тебя добрая душа, но ты пойми правильно, тут не до доброты, или мы их, или они нас, третьего не дано.

Я уже и сам понимал, что третьего не дано. Я сказал себе – третьего не дано – когда мы шли на бой. Я повторил себе – третьего не дано – когда мы собрались в доме Бука, чтобы отправздновать победу. Третьего не дано, повторял я себе, поднимая чашу. Третьего не дано, говорил я, прислушиваясь к себе, подспудно чувствуя, что что-то очень и очень не так…

Что-то…

Что-то…

– Мы приговорили себя.

Это я говорил уже позже, когда уже не говорил – третьего не дано.

Бук изумленно посмотрел на меня, он не понимал, как мы можем приговорить себя, когда враг уничтожен…

– Нет, – возразил я, – уничтожены мы. Причем, бесповоротно.

Бук снова не понял меня.

– Ты сказал им, что они произошли от нас… ты врал…

– …врал.

– Всё было наоборот.

– Наобо…

– Наоборот. Посмотри… когда меня вырубили, я стал вспоминать, как мы с тобой сражались, как я прорастаю, я так подробно говорил это самому себе… Для чего? Для чего?

Бук растерянно фыркнул, откуда ж я знаю, что делается у тебя в голове…

– А все очень просто… я рассказывал это по сюжету книги… Для кого? Как ты думаешь, для кого написана история про нас?

– М-м-м… для нас…

– Нет, мы-то с тобой все это знаем, и как мы прахом в землю ложимся, и как из праха восстаем, и как семена бросаем… Тогда для кого? Для кого?

– Для них?

– Верно говоришь. А почему?

– Ну… гхм… не знаю.

Зато я знаю. Для них… Они придумали нас. И написали про нас. Вернее, написали бы. Если бы мы их не убили.

– Ты думаешь?

– Я не думаю. Я знаю.

Я почувствовал, что что-то происходит с нами, что что-то случится – здесь, сейчас, сию минуту. Я бросился в землю, я еще надеялся стать прахом, сам не знаю, зачем, как будто это могло меня спасти, но я уже чувствовал, что мне ничего не поможет, потому что меня нет и никогда не было…

А вы про нас напишете? Правда-правда напишете? Очень-очень просим. Это не сложно, честное слово. Совсем-совсем не сложно. А то про нас еще никто не написал.

Вот, например, вы напишете, как оцепили главную улицу от фонтана до набережной, и никого туда не пускали, даже самых любопытных, даже по пропускам, да и не было никаких пропусков, и даже если бы сам мэр города пришел и сказал, что хочет зайти за ограждения, его бы не впустили. И полиция стояла. Вот так.

Вы про это напишете, правда? Это совсем нетрудно, ну представьте себе какую-нибудь полицию, придумайте им что-нибудь, красное перо на шляпе или саблю какую. Вот. А перед ограждениями толпился народ от мала до велика, а ребятишки залезали на плечи взрослым, чтобы лучше видеть. А когда в небе показался прозрачный шар, окруженный электрическими всполохами, толпа восторженно загудела – ведь раньше никто из этих людей не видел летающих электрических шаров.

Вечером я вышел из-за ограждений в толпу – я думал, что хотя бы тут меня не будут преследовать вспышки видеокамер, но не тут-то было. Люди почтительно расступались, украдкой посматривали на меня, потихоньку щелкали телефонами. Видно было, что они хотят попросить у меня автограф, но не решаются. Кто-то, кажется, хотел спросить, как это, прозрачный шар с искрами – но тоже не решался.

Вот вы так и напишите. И про то, как я прошел мимо толпы и направился в кафе, напишите. Заказал себе сухого вина, хотел заказать и ему тоже, но вовремя вспомнил, что он не пьет. Взял себе мясной рулет со спаржей, хотел взять ему тоже, но вовремя вспомнил, что он не ест. Мы сели в углу подальше от окон – мне не хотелось чувствовать на себе взгляды публики. И ему тоже. Впрочем, его не видели, видели только меня.

И тогда он сказал – если будешь меня защищать, это плохо кончится. Нет, сначала он молчал, глядя в пустоту, а потом вот так сказал. А я ответил, что мне терять нечего, что я в худшем случае без работы останусь, ну да мало ли другой работы на свете, а он рискует погибнуть, поэтому я за него буду горой стоять. А он ответил, что незачем мне так волноваться, он сам как-нибудь о себе позаботится – на что я возразил, что ничего он сам не сделает, если я не сделаю, и без меня он вообще пропадет.