Иллюстратор Мария Фомальгаут

© Мария Фомальгаут, 2018

© Мария Фомальгаут, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4493-0427-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

…около половины пятого мы наконец-то вернулись к нашему дому – супруга еще заметила, что подоспели как раз к файф-о-клоку. Поднявшись на вершину холма, мы увидели дом, притулившийся у его подножия – и это было как раз, кстати, потому что мы продрогли до костей, а ветер буквально сбивал нас с ног. Первый раз за много месяцев дом показался нам уютным, по-настоящему домашним, он даже зажег окна на первом этаже, где кухня и гостиная, а вскоре из средней трубы показался дымок – это значило, что дом затопил камин. Младшая дочь еще поговаривала, что дом себя покажет, и лучше бы мы остановились в гостинице, – но что-то подсказывало мне, что в ближайшее время в доме будет спокойно. Правда, оставалось еще вернуть из Лондона тетушку Кэтти, и Элизию с Коморских островов, и близнецов – неведомо откуда. Но мы были уверены, что все это образуется со временем.

Когда мы вошли в дом, то увидели, что чайный сервиз переехал из буфета на стол – и это было еще одним подтверждением, что дом ждал нас. Правда, мы не совсем поняли, почему диван оказался посреди комнаты – но, наверное, дому так было удобнее.

А больше мы ничего не знали – у нас не было больше никакой информации, только вот этот обрывок страницы. Нам пришлось самостоятельно домысливать нашу историю, что могло случиться до того, как мы вернулись в дом. Мы придумывали, как купили этот дом на распродаже, еще удивились, почему он продавался так дешево. Мы сочиняли, как в доме начали происходить странные и невероятные события. Мы решили, что сначала без вести пропадет тетушка Кэтти – когда пойдет в погреб за вареньем – а потом ненадолго вернется, чтобы исчезнуть снова, на этот раз в Сочельник. Мы придумали, как дом закручивался сам на себя, чтобы не дать нам выбраться – и как это кружение длилось века и века. Потом мы придумали, как пытались избавиться от дома, продать его первому встречному, по дешевке – но люди не соглашались, видимо, слава о дурном доме разошлась по белу свету. А потом что-то случилось, что мы полюбили свой дом – например, он защитил нас от грабителя или от непогоды, или еще что-то такое сделал для нас… важное…

Несколько раз мы пытались найти автора, чтобы он дописал про наш дом. Пару раз даже откликались на наше объявление, приходили начинающие писатели – но все они казались нам недостойными нашего шедевра.

– Передай им… – начал Бук и снова закашлялся, – передай им… всем… своим… что если они убьют нас, они убьют и себя тоже.

Хомо презрительно фыркнул:

– Ничего подобного, еще океаны есть.

– При чем здесь океаны?

– Ну, если вы про кислород, так еще океан кислород вырабатывает… Это все красивые лозунги, леса, зеленые легкие планеты, берегите лес… источник дров, – хомо снова фыркнул, – только никто этого слушать не будет, такие деньжищи крутятся…

– Нет-нет, вы не поняли, – замотал головой Бук, – тут другое… Вот вы приковывали себя наручниками, призывали нас беречь… почему?

– Ну как же… жалко же…

– А почему вам жалко деревья?

– Ну… э-э-э…

А я вам скажу, почему. Потому что вы сами когда-то деревьями были.

Хомо посмотрел на нас – его лицо ничего не выражало, видно было, что он совершенно нам не верит.

– Не верите? – продолжил Бук, – а зря… скажите… откуда вы взялись?

Хомо забормотал что-то про маленьких существ, которые жили на деревьях, но тут же осекся – видно было, что он и сам не очень-то в это верит.

– Ну, вот видите… так что вам мешает поверить в ваше происхождение от нас? Маленькое семечко летит через вселенную, падает на планету, прорастает в глине…

Хомо радостно хлопнул в ладоши:

– Ну, конечно… слушайте, головы у вас что надо… Вы не парьтесь даже, я им так лапши навешаю, поверят как миленькие…

Когда я проснулся, то понял, что меня вырубили под корень. Нет, не одно-два дерева, и не три, и не восемь – а под корень. Вернее, я уже ничего не увидел, я был слеп – вместе с деревьями исчезли мои глаза, которые качались на ветках, исчезли уши, которые шелестели на ветру. Я был еще не мертвый – но уже и не живой, во мне оставалось жизни на несколько часов, не больше.

Это сделал Бук.

Я увидел (уже не увидел) все это и догадался – это сделал Бук.

Бук.

Раньше мне доводилось видеть подобные кошмары со стороны – вырубленные леса, выжженные леса, а то и вовсе леса, чья почва была отравлена чем-то немыслимым, неведомым. Последнее мне доводилось видеть только на фотографиях из хроник необъявленной войны где-то там, на юге, где вообще не действовали никакие моратории и правила.

Я умирал. И это было тем более странно, что Бук никогда не дал бы мне умереть – нет, Бук давно мечтал сравнять меня с землей, но он в жизни не дал бы мне умереть. Хотя, впрочем, что я вообще знал про Бука – мы виделись слишком мало, я не успел понять его до конца.

Я еще пытался спастись – хотя понимал, что это невозможно. Я еще отчаянно прислушивался к беспомощным обрубкам, надеясь собрать воедино последние искорки жизни – но почти тотчас же убедился, что деревья были не только срублены, но и выкорчеваны с корнем. Это было что-то новенькое – настолько немыслимое, что я никак не ожидал этого от Бука.

Впрочем, я и сам был виноват – что перекинулся не вовремя. Сколько я помню себя, мы с Буком перекидывались одновременно, – и в стой, и в иди. Мы зорко приглядывались друг к другу, улавливали малейшие изменения во вражеском народе, изменения, по которым можно было определить, что скоро народ из иди станет стой – и тоже готовились к стой, к тому, чтобы прахом упасть в землю и прорасти могучим лесом. А потом точно так же чутко прислушивались к запахам чужих лесов – чтобы одновременно выпустить семена, уронить их в траву-мураву, окружить теплом и заботой, дать прорасти, выпустить щупики, на которых побежит по свету новый народ…

Воспоминания.

Не к месту и не ко времени.

Я слышал, так бывает – в последние мгновения жизни…

…последние?

…мгновения?

…жизни?

Жить. Во что бы то ни стало – жить, сказал я себе. Я нашел обрубок, в котором еще теплилась жизнь, я заставил его пустить росток, но тут же отказался от этой затеи – вокруг обрубка не было ни воды, ни хорошей земли, он бы не продержался слишком долго. Тогда мое внимание переключилось на кусок корневища, которое почти умерло, но лежало на благодатной почве возле ручья – у него было больше шансов. Корневище не ответило на мой сигнал – напрасно я звал, требовал, умолял, угрожал, просил – жизнь уходила из искалеченного корня.

Искать. Перебирать все кусочки меня, которые еще есть, перебирать, пока сознание еще живо, да кто сказал, что оно живо, мое созна…

…я спросил себя, почему я лежу в чужом доме. И почему я один. И почему горит лампада, я не привык спать при свете. И почему сидит Бук, вот так, в кресле-качалке, хорошее кресло, и дом хороший, молодец Бук, если это дом буков, умеет Бук из обломков самого себя дом построить, хотя, может, и не самого себя. Я слишком хорошо знал Бука, я не сомневался, что для своего дома Бук взял не только свой лес, но и чужой. Моя догадка подтвердилась, когда я увидел плетеные корзины явно из другого дерева и дверные проемы, в которых узнал Липу.