— Ну что? — весело улыбнулся блондин. — Привычка, Луи, ничего не поделать!

— Приступай, мне надоело держать его.

— Ты не голоден? — Лестат внимательно смотрел на шатена. — Ты же до этого так скудно питался, сам говорил!

— Потерплю, тебе сейчас нужнее, разве нет?

— Давай вдвоем разделим трапезу, так честно, — и с этими словами он взял трясущееся запястье парня. Тот истошно закричал, и они одновременно погрузили в него свои зубы.

***

Мужчины вернулись в квартиру глубокой ночью, до рассвета еще было далеко. Побродив по ночному Орлеану еще пару часов, сейчас один сидел в кресле, другой рассматривал себя в зеркале.

— Полностью пришел в норму, — констатировал Луи.

Лестат дотронулся до своей кожи, внимательно разглядывая отражение и удовлетворенно выдохнул, манерным жестом откидывая на спину волнистые золотистые локоны.

— Ну, наконец-то на меня можно смотреть без чувства омерзения!

— У меня не было этого чувства, если что, Лестат, — совершенно искренно сказал мужчина в кресле.

— Ой, ну не ври! — беззлобным тоном. — Я могу понять.

— А у тебя бы было, если бы я был на твоем месте? — сузил глаза вампир.

— Нет, — мгновенный ответ без промедления.

— Тогда почему у меня должно быть?

— Это разные вещи, Луис, — тихим голосом ответил Лионкур.

— Видимо ты забыл мои поцелуи, — в тон ему ответил Луи. — Обычно омерзительных не целуют.

Отчасти Лестат был прав: Луи помнил это чувство, оно быстро прошло, но оно было — чувство жалости и отвращения. Воцарилось неловкое молчание, и Луи поспешил сменить тему:

— Как тебе первая вылазка?

— Мне понравилась. Скажи, город и ночью такой шумный?

— Почти всегда, за исключением окраин и некоторых улиц. Хм… я удивлен твоему вопросу, учитывая, что тот дом, в котором я тебя обнаружил, тоже как бы в городе, — с долей иронии заметил Луи. — Там тоже довольно шумно, хотя и не так, как здесь. Весь мир стал гораздо более шумным, чем век назад, и что-то мне подсказывает, что с годами шум только усилится. Но к нему можно привыкнуть. И ты привыкнешь.

Лестат подошел к проигрывателю и стал по одной рассматривать пластинки.

— На них записана музыка, давай я покажу!

— Я знаю, как. Видел.

— Сколько времени ты провел в том доме?

— Много. — Лестат ответил лаконично, и взял одну из пластинок в руки. — Джаз?

— Да.

— Любишь джаз?

— Да. И блюз. Почему ты так удивлен?

— Не понимаю такой музыки, не могу признать, но у нас, видимо, разные вкусы.

«Да, Лестат, у нас разные вкусы, как и мы. Очень разные», — подумал Луи, а вслух спросил:

— Ты когда садился за инструмент в последний раз?

Блондин медленно обернулся, и Луи уже было подумал, что он скажет: «В тот день, когда вы меня попытались убить второй раз», но услышал:

— Пару десятилетий назад, кажется… Полакомился жильцами одного дома на Фобур Мариньи… В гостиной у них стоял чудесный белый рояль… Белый рояль, слышишь? — мечтательным тоном. — Он был необычайно красив и прекрасно настроен. Помню, я тогда сыграл семнадцатую сонату и «Апассионату» Бетховена… Шелковые звуки разливались по дому, но их хозяева уже не могли их услышать, а жаль! Вряд ли на том прекрасном инструменте кто-то играл им так профессионально, так качественно!

— Ты самоуверен, — иронично улыбался Луи, — ты, бесспорно, прекрасный музыкант, можно сказать — гениальный, но вдруг есть человек, обычный смертный, превосходящий тебя в мастерстве?

— Может и есть. Может был даже в том доме, но тот гений тогда уже мертв.

Луи хмыкнул, ловя себя на мысли, что хотел бы снова услышать звуки, извлекаемые изящными пальцами из черных и белых клавиш. Если бы Лионкур смог строить карьеру музыканта, он был бы знаменит сейчас на весь свет, все великие концертные залы мира рукоплескали бы ему стоя, но, увы, по понятным причинам это невозможно, и все, что ему остается, это веками оттачивать свое мастерство, играя для самого себя. Или для таких же, как он.

Луи наблюдал, как Лестат поставил одну и пластинок — движения слегка неловкие для вампира, мужчина с нескрываемом интересом наблюдал за ним, он даже сам не осознавал, что сейчас следил за каждым его движением, взглядом и интонацией. Протяжная, сочная и немного грустная мелодия наполнила квартиру, Лионкур стал мерять медленными шагами комнату, Луи же не мешал ему слушать. С последним аккордом раздался задумчивый голос:

— Ну… эта еще ничего…

— Ну наконец-то! — Луи рассмеялся, запрокинув голову. — Это же «Autumn leaves», одна из самых известных композиций в мире джазовой музыки! Была очень популярна в сороковых годах и ее играют до сих пор. Где ты был в сороковых, Лестат?

Тот посмотрел на него таким тяжелым взглядом, что улыбка Луи растаяла, и он посерьезнел. Музыка зазвучала снова, но никому из них резко не захотелось ее слушать. Луи встал и выключил проигрыватель, квартира утонула в напряженной тишине.

— Прости…

Ему не ответили, и он развернулся к мужчине, сидящему в кресле и смотрящего на него все тем же тяжелым взглядом. Где-то в самых глубинах этих голубых озер Луи прочел глубоко подавляемую печаль.

— Прости за то, что по моей вине тебе пришлось есть всякую нечисть с берегов Миссисипи.

Луи показалось, что Лестат вздрогнул.

— И за тот огонь… Ни черта ничего не в прошлом, Лестат.

— Ты повторил слово в слово, даже не «тварей», а «нечисть», как я и сказал тогда, за роялем…

— Лестат, я помню каждое твое слово.

— Почему?

— Почему? — бровь поползла вверх. — Потому что не мог забыть. Я хотел, но не мог, и потом не проходило и дня, чтобы я не думал, что сделал с тобой…

— Правда? — Лестат судорожно сглотнул.

— Ты будто не веришь мне…

— Знаешь, мне как-то сложно поверить, учитывая… некоторые детали…

— Лестат, ты не знаешь! — воскликнул Луи. — Ты ничего не знаешь! Не знаешь, как я переживал, как раскаивался! Да, я помогал расправиться с тобой, — на этих словах мышцы лица дернулись, словно он почувствовал физическую боль, — но я защищал ребенка! Я ничего не знал о ее планах…

— Это тебя не оправдывает, — очень тихо, почти самому себе. — Но я не…

— Да, не оправдывает, — перебил он его, — но она перерезала тебе горло, и только тогда я вбежал в комнату, помнишь?! Мне нужно было помочь избавиться от тебя, иначе бы ты избавился от нее, что и хотел сделать. И от меня.

— Ты забыл, что я сказал тебе в доме? Я не собирался убивать тебя!

— Даже если итак, я бы защищал ее любой ценой! И, кстати, хочу напомнить, ты позвонил в дверь, я открыл и ты набросился…

— Чтобы задать тебе трепку, — зарычал Лестат, — а не убивать. Я должен был выпустить пар!

Глаза Лестата пылали гневным огнем, Луи сделал несколько шагов к нему со словами:

— Я… я подумал, что ты это сказал специально, чтобы…

— Замолчи, — зашипел Лестат, — я уже думал — ты поверил мне! Моим словам, они ведь искренны! Как можно убить того, кого любишь всем сердцем, даже если оно и холодное? Да, признаюсь, там, на тоскливых берегах Миссисипи, где компанию мне составляли лишь ползающие гады, я подумывал, как поквитаться с вами. И с тобой тоже, Луи, я хотел мести за ваше предательство, но потом понял, насколько слаб перед тобой, как увидел тебя вновь! Накинуться на тебя, избить тебя, возможно очень сильно, чтобы ты почувствовал хоть часть той страшной боли, что испытал я, но убить окончательно… — Губы скривились в горестной улыбке, Лестат сделал паузу и закрыл глаза, признания давались ему нелегко: — Я понял, что не перейду черту. Только не с тобой. И я возненавидел себя за свою слабость.

Луи изменился в лице и подойдя к нему совсем близко, опустился на корточки, взяв тонкие ладони в свои. Он ощутил, как они слегка подрагивали.

— Но ведь ее ты тоже любил, разве нет?

— Луис, она была ребенком! — голос мгновенно поднялся до крика. — Конечно, я любил этого рыжего дьяволенка, она была моим вундеркиндом, моей ученицей, моей квинтэссенцией зла! И Клодия разбила мне сердце, но, Луи, — голос теперь снизился до ожесточенного рычания, — одно дело любить ребенка, другое дело мужчину, в которого влюбился как полнейший идиот с первого взгляда! С первого взгляда, когда ты еще бродил по кабакам убитый горем и искал смерти!