Петя пел свою соломонову песнь, прикрыв глаза и отдаваясь воспоминаниям. По его лицу, по блондинистым волосам, по широким плечам обильно лилась патока. От патоки удушливо несло знойной, тропической похотью. Кухню наполнили запахи порока и наслаждений, подкреплённые самогонными парами текилы.
Потом Петя окончательно пошёл вразнос, просто раздухарился. Да и то сказать, после третьей или четвёртой чашки, он, вообще, ничего не понимал и кухню видел, словно в тумане. Или накурено было, что ли?
Зачем-то начал он рассказывать о ночном портье в гостинице, где жил. О Луисе.
Маленький, круглый, прыткий, как теннисный мячик, Луис оказался прощелыгой и канальей. Правда, поначалу Пете и невдомёк было. Возвращаясь заполночь с очередной вечеринки или из кино, он всегда останавливался поболтать. Вытаскивал из холодильного ящика перед стойкой портье две бутылки пива, одну Луису, другую – себе. И упражнялся в разговорном испанском. Болтали ни о чём. О жизни здесь, о жизни там; о политиках и политике; о женщинах, о ценах… Особенно Луиса интересовало, есть ли проститутки в Москве (он не видел особой разницы между Москвой и Советским Союзом и постоянно путал эти понятия). И почему их нет? И как же обходятся без них? И почему они – подпольные? Никак не получалось у него переварить термин «честные давалки». А, может, Петя не мог объяснить толком.
Ночные эти беседы продолжались месяц, или чуть больше.
Однажды Луис спросил, хитро прищурив глаз. Набрался смелости. Долго собирался, долго ходил вокруг да около, и вот, наконец, выдал:
– Смотрю я на вас, дон Педро, и плачу. Такой видный мужчина, высокий, красивый, блондин… И одинокий! Хотите, познакомлю вас с замечательной девушкой? Очень, очень порядочная девушка. Чистая, проверенная. На бухгалтера училась. И от доктора справка есть…
Петя объяснил про «облико морале». Луис не понял. Не нащупывал он логики, не чувствовал конфликта между принципами морали и знакомством с ученицей бухгалтера. Петя объяснил ещё раз, более подробно, с использованием живых примеров. Луис согласно кивал головой, прицокивал языком, но злополучную логику по-прежнему не прослеживал. Упорно. Петя перешёл на ненормативную лексику. Успел поднабраться – большими охальниками оказались мексиканцы. Напрасно. Пока Петя распинался, Луис тупо смотрел в пространство, и глаза его затекали мутной поволокой. Луис отрешенно прикидывал, когда же этот упрямый сеньор перестанет болтать и согласится. В том, что сеньор согласится, Луис не сомневался. Все сеньоры, рано или поздно, соглашаются. Осечек у Луиса почти не было. И тут его осенило:
– Дон Педро, могу познакомить вас и с мальчиком. Останется сугубо между нами, – понизив голос до драматического шёпота, заговорщически прошипел Луис.
Петя возмутился. Луис огорчился и, поразмыслив минуту, выдал ещё одну догадку:
– Понимаю, понимаю, – он сочувственно закивал головой и состроил плаксивую мину. – Дон Педро болен… Ну, такие болезни… мужские… когда совсем не хочется…
Петя возмутился бурно. Позитивный имидж Советского Союза разваливался на глазах. Что будут думать здесь о русских! Что будет рассказывать своим приятелям и знакомым этот чёртов барбос Луис!
Петя устало махнул рукой и поднялся к себе в номер. Через полчаса к нему постучалась ученица бухгалтера. Он, было, разгневался, но быстро остыл. Вздохнув, впустил девушку: не гнать же, раз пришла. Надо заметить, у Пети это был первый опыт с… ну, в общем, понятно, с кем. Стесняясь и нервничая, он предложил гостье выпить. Она отказалась – на работе девушки предпочитали не пить. Петя, будучи близок к отчаянию, единолично опустошил мини-бар. Потом он завёл нудный разговор «за жизнь», принялся выяснять причины, толкнувшие гостью в пропасть, и давать советы; в результате, посулил девушке честную работу уборщицы в бюро Агентства. Кажется, даже предложил жениться. Девушка нисколько не смутилась. И не удивилась совсем. Насчёт замужества обещала подумать. Видно, привыкла к дури клиентов, насмотрелась. Торопливо, заученно и схематично, крупными мазками набросала она картину обобщённых страданий Сонечки Мармеладовой и героинь купринской «Ямы». Петя окончательно поплыл, твёрдо решив вытащить это несчастное и привлекательное существо из пропасти, а для начала обойтись с ней гуманно и по-человечески. То есть, заплатить, но остальное – ни-ни. Девушка, выслушав горячие Петины заверения, тем не менее, разделась, и очень скоро он перерешил, подумав, что уж один-то разочек, попробовать, наверное, можно. Но больше ни-ни. Заплатил Петя щедро. Девушка просто задохнулась от счастья. Скоро среди профессиональных дев, работавших в окрестностях гостиницы, забродил слух о чокнутом «гринго», друге Луиса. «Гринго» этот, шептались девчонки, хоть и несёт непонятное, зато платит, не считая. Вокруг Пети возникло некое подобие ажиотажа. Девы записывались в очередь. Луис бесперебойно поставлял юных бухгалтерш и радостно потирал руки. Петя делал ему план.
Он безропотно выслушивал быстро приевшиеся пассажи из Достоевского и Куприна, адаптированные к местному колориту, и сокрушённо вздыхал: это сомнительное удовольствие расковыряло огромную брешь в его бюджете, и Петя уже не рвался никого спасать. А через месяц после открытия приватных курсов бухучёта и литературных вечеров, он совершенно случайно обнаружил, что приходящие курсистки взимали с него втрое против обычной цены.
Всё это, кроме, конечно, своих миссионерских поползновений, поведал Петя на кухне крюковской квартиры ранним утром одной августовской субботы одного теперь уже очень далёкого года. Поведал он тогда и ещё кое-что в том же духе. О местных чаровницах, правда, уже не распинался – исчерпала себя тема. Интерес к ней угас. Тема ведь, согласитесь, слегка монотонная, больших неожиданностей и открытий в себе не таит. Однако по статьям «утеря бдительности», «идеологические диверсии» и «политические провокации» наговорил Петя целую кучу компромата.
Например, живописал в красках, вкусно и аппетитно (откуда только эмоции взялись в пять утра), как тайно удрал на выходные в Акапулько с четой корреспондентов «Сан-Франсиско Кроникл». Петя познакомился с ними на пресс-конференции в министерстве энергетики. Молодые, весёлые, открытые ребята. Нормальные. Во всяком случае, такими они показались и запомнились Пете. Хотя во времена «холодной войны» и конфликтного противостояния сверхдержав, все «штатники» были агентами ЦРУ, а все советские, соответственно, – KGB. Американцы зазвали Петю на виллу своего приятеля-миллионера. Для приличия Петя немного постеснялся и поотнекивался, однако ломался недолго – испугался, вдруг примут за чистую монету и уедут без него. Оторвался с ними Петя по-тихому, не сообщив никому ни в посольстве, ни в бюро Агентства, хотя по правилам обязан был поставить в известность специальных дипломатов и шефа бюро. Но Петя не без оснований предполагал, что в такой компании его вряд ли отпустят. Если уйти от детсадовских оборотов, посольство вряд ли рекомендовало бы Пете эту поездку.
Трудно сказать, зачем он понадобился калифорнийской чете. Может быть, они захотели испытать ощущения Майкла Тайсона, который держал у себя на вилле бенгальских тигров, в качестве домашних животных. Может быть, решили показать бедному русскому агенту KGB настоящую жизнь. Удивить и поразить хотели. Удивили. Ослепительно белый под палящим солнцем, трёхэтажный архитектурный шедевр с террасами, бассейнами и подвесными садами был врезан в скалу над набережной Мигель Алеман. Оттуда открывался бесподобный вид на бухту, на прибрежную линию роскошных отелей, на пляжи и острова. Барная стойка располагалась в специальном мелком бассейне на краю террасы – сидишь по пояс в воде, потягиваешь себе коктейли и дивишься на всю эту раскинувшуюся внизу аквамариновую красоту. Океанские прогулки они совершали на быстроходной чёрно-белой яхте с пятью матросами и капитаном. Команда была американской, капитан носил тёмные шорты и белый льняной китель с золотым позументом…
Ничего подобного Петя раньше не видел; только в кино, и то исключительно голливудском. Фантазия отечественных кинодеятелей не дотягивала до такого уровня при изображении западной жизни. Это были два дня, максимально приближённые к сказке. И возвратившись оттуда, из сказки, Петя уже по-иному смотрел и оценивал реальность. Особенно родную, советскую.
