Тут в приёмную вкатился, быстро перебирая короткими ножками, Петин главный.

Всё умерло.

Аллочка, ударив хвостом, ушла на глубину. Лицо её, оживленное и разрумянившееся, в один миг приобрело строгий канцелярский вид. Она погрузилась в бумаги и перестала интересоваться окружающим.

– А что это вы, Завадский, здесь делаете? – Строго спросил главный, остановившись перед Петей. Тот поднялся, нависнув над начальством Александрийским столпом. – Вызвали, – развёл он руками.

Фёдор Бонифатьевич Высокий был, по естественной иронии судьбы, чрезвычайно мал ростом. Но чрезвычайно широк в плечах, в груди и в седалище. Недобор пары десятков сантиметров порождал в Фёдоре Бонифатьевиче жестокие комплексы. Поэтому был он всегда преисполнен значительности и суров к подчинённым. За исключением, разумеется, А. Г. – с ней он держался предупредительно, вежливо, осторожно, никогда не сокращая установившееся между ними расстояние в двенадцать дуэльных шагов до барьера. Ингу он тихо и очень сильно ненавидел. Но, имея в виду её тесную связь с Кремлём, заискивал и закрывал глаза на шалости. Хотя, справедливости ради, нужно отметить: вверенный регион Фёдор Бонифатьевич знал великолепно, в нюансах, да и писать умел неплохо.

– Сколько раз я вам всем повторял: если вызывает Армен Кареныч, обязательно докладывать мне! Обязательно! Безобразие, что творится с дисциплиной в редакции! Распустились! Окончательно распустились! – Недовольно, с претензией на продолжение нотации сказал главный.

Петя молчал. Такой сигнал дала ему «галаретка».

Фёдор Бонифатьевич, не дождавшись ответа и не получив, таким образом, горючего для продолжения, оставил Петю, досадливо махнув рукой. Жест этот означал, что Петя – человек пропащий, конченый, исправит его теперь только могила, и говорить с ним дальше бесполезно.

– Аллочка, вы сегодня великолепны! – Высокий, склонившись над секретарским столом, сменил гнев на сладчайший, елейный тон и даже согнул ножку кренделем, отставив плотно обтянувшийся пиджаком широкий зад.

«Ну, почему! почему никто не скажет ему, что, имея такую корму, нужно носить пиджак расстегнутым! – Думал Петя. – Может, как-нибудь деликатно подсказать?» Но главный, увы, никогда не интересовался мнением Пети и никогда не обращался к нему за советом. Не верил главный в Петину мудрость и хороший вкус, в голову ему не приходило подозревать в своём младшем редакторе такие способности. Потому Петя молча и чуть брезгливо наблюдал телодвижения главного редактора, развернувшегося к нему необъятным своим тылом. Телодвижения напоминали упражнение «шаг на месте», выполняемое задней половиной бегемота. Зрелище это вызывало отвращение, но притягивало. Даже завораживало, как маятник гипнотизёра. Вдруг, к ужасу своему, Петя ощутил явственное и невероятно сильное желание подойти к Высокому, врезать по откляченному тугому заду носком ботинка и крикнуть: «Го-о-о-л!» И чем дольше он думал о невозможности такого фортеля и катастрофических его последствиях, тем неодолимее, яростней становилось желание. Он уже сделал шаг к Аллочкиному столу… К счастью, «галаретка» врубила у него в голове такую сирену с проблесковыми огнями, что Петя, вмиг вспотев до пят, тяжело плюхнулся на стул и прикрыл глаза. Желание ушло, остался страх – что было бы, если бы он, всё же…

Тем временем Высокий развивал диалог с Аллочкой, совершенно забыв о Пете и, конечно же, не ведая ни сном, ни духом о его удивительных желаниях.

– Аллочка, мне бы к Армен Каренычу ненадолго, на две минутки. Он сейчас как, очень занят? – Высокий заискивал, нервничал и потому все чаще переминался с ножки на ножку.

– По какому вопросу?

От голоса секретарши веяло ледниками Антарктиды. Злилась, что помешал Фёдор Бонифатьевич сесть на крючок, понял Петя. «Не беда, подождём и повторим попытку», – пообещал он себе и, улучив момент, подмигнул Аллочке, высунувшись из-за сопкообразных филейных частей главного. Но она не смотрела и в его сторону. Принципиально. Видно было, что принципиально не смотрит – губки поджаты, глазки сузились… На Петю она, вроде, тоже злилась. «На меня-то за что?» – мысленно возмутился он. Потом понял: настроение у девушки испортилось бесповоротно, фатально, навсегда, до конца дня. Будет истерить и капризничать.

– Да вот, насчёт моей командировки в Париж на конференцию латиноамериканистов… Тему доклада утвердить…

Главный вновь перетасовал ягодицы и замер, ожидая ответа.

– Вы же не записывались, Фёдор Бонифатьевич, и Он вас не приглашал. Вечно вы так, Фёдор Бонифатьевич. Как анархист какой-нибудь, прям…

Главный, к изумлению Пети, стерпел и это – ждал покорно и тихо.

– Ладно, доложу, – смилостивилась она, умасленная его смиренностью, а, может быть, и шоколадкой, которую выложил перед ней главный. – Только не советую сейчас… Лучше часика через два…

– Незадача… часика через два мне уже поздно, тему вечером нужно в Инстанции представлять, – озабоченно задвигался Высокий. – А что?

«Инстанция – это ЦК, вроде. Международка ЦК», – перевёл ещё не твердо освоивший профтерминологию Петя.

– У Него сейчас заведующий бюро в Дели… Уже час пропесочивает… Злой, ужас как!

– Ага-ага, – задумчиво протянул главный. – Это плохо! Плохо это… Зарубит тему… Скажите, Аллочка, а Он вот так делает?

И Фёдор Бонифатьевич два раза быстро дёрнул головой слева направо.

– Кажется, да, – удивлённо-растерянно ответила девушка.

– А к окну отворачивается?

– Отворачивается…

– И карандашом по столу постукивает?

– Да…

– Карандаш как держит? вертикально?

– Ну, да, попкой стучит…

– Ну, тогда я, и в самом деле, попозже… Действительно, через пару часиков… – бормотнул Высокий и стремительно выкатился из приёмной.

«Вот это класс! Вот это знание натуры!» – Мысленно восхитился Петя.

А с Аллочкой у него в тот раз так и не сложилось – окончательно раскапризничавшись, она выставила и его из приёмной.

Далеко не все, кого Родина направляла из Агентства на работу в дальние края, во враждебное капиталистическое окружение, баловались пером и писали для советских газет. Посылали их для другого… Нет-нет… Для того, о чём вы подумали, ездили зарубеж специальные люди. Конечно, и «под крышей» корреспондентов Агентства тоже. Но к журналистике они имели весьма и весьма косвенное отношение. На агентском жаргоне их называли «нечистыми».

А от чистых Родина ждала ударного пропагандистского труда и массированных публикаций об успехах социализма в лживой и продажной прессе Запада. Своя же пресса, родимая, честная и простая, как колхозные поля Подмосковья, отодвигалась на второй план. Выполнять или нет, заявки советской печати зависело, как правило, от желания зарубежного корреспондента Агентства.

Петя всегда желал и всегда старался. Поэтому его безотказность и репортажи, выгодно выделявшиеся прилежанием, вскоре были замечены и оценены. «Огонёк», «Известия», «Комсомолка», «Советская Россия» – в просторечии «Савраска» – стали хотеть персонально Петю. Это льстило и наполняло надеждами. И Петя старался ещё больше.

Славянская лень не была единственной и главной причиной небрежения агентских корреспондентов советскими газетами и журналами. Вмешивались «галаретки» – осторожные и здравомыслящие, они не позволяли тщеславию и амбициям овладеть мозгами своих носителей, и те послушно стремились обезопасить все части тела от лишних приключений: напишешь что-нибудь не так, в акценте ошибёшься, а в Москве, не особо разобравшись, публикнут, и – всё. Поминай, как звали. Инстанция каждую печатную строку просматривает и взвешивает на лояльность и наличие крамолы, К. А. Федюнчиков и всё его ведомство дружно блюдут, добросовестные коллеги постукивают, раскрывают кому надо глаза на истинное лицо автора… Эта верёвочка обрывается, скорее рано, чем поздно.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.