Где-то сбоку от микрофона перебегал, приседал и целился в визор оператор с камерой на плече. Ассистентка была по-телевизионному ярка и красива. Кириллов всегда выбирал роскошных напарниц. Эстетствовал.

Сегодня, однако, ему не везло. Не складывалось у него что-то. Куража, может, ему сегодня не хватало… Может, похмелье… Или просто так… Бывает, не идёт – и всё! Хоть тресни! Хоть умри, а работа делаться не хочет! Не вытанцовывается…

Даже издали было заметно, как страдает Кириллов. Как не нравится ему бродить с микрофоном, ассистенткой и оператором между танков и приставать к солдатам с вопросами, которые они то ли не хотели, то ли не могли понять. Было очевидно, что чёткого сценария будущей программы у Кириллова нет. Ощущались в скучном и раздражённом его лице, в нервной походке, во всём его облике растерянность и неуверенность в том деле, которым он занимался у Провиантских складов.

– Вы знаете, зачем вы здесь? Зачем вошли в Москву? – Спрашивал Кириллов, поднося микрофон под нос очередному солдатику.

Тот испуганно отстранялся, оглядывался, хихикал, пожимал плечами. Немедленно набегали другие солдатики… Гоготали, матерились, задирали друг друга… Слегка озверевшие от казарменного безбабья заигрывали с ассистенткой… И, конечно, со смаком раздевали её глазом. Оператор орал на них строевым басом, но помогало это плохо. Оторвать их от этих игрищ мог только ядерный удар средней мощности.

– Да мы-то чё? Нам это, приказали… Как его… выдвигаться. Мы и это, выдвинулись… Стоим, вот, ждём… Больше, вроде, ничо не говорили… – ответствовал очередной солдатик.

История повторялась с каждым рядовым и сержантом. Офицеры при приближении Кириллова прятались в башнях, захлопывая за собой люки.

Наконец, Володя не выдержал – перестал быть интеллигентом:

– В людей стрелять будешь, если прикажут? – Рявкнул он на молоденького, низкорослого и худенького солдата – ротного заморыша. Тот вытянулся перед Кирилловым по стойке «смирно», задрожал подбородком и выкатил глаза, из которых вдруг полились слёзы.

«Тьфу, ты!» – С досадой сплюнул Кириллов; махнул оператору, чтобы выключил камеру, и закурил. Ассистентка стояла рядом, краснея под откровенными взглядами солдат.

Тут уж и офицеры повысовывались из танковых люков – посмотреть. У них, хоть и не казарма, но быт, всё равно, военный, суровый, утончённую дамскую красоту отторгающий. Поэтому как же не поглазеть на фифу с экрана.

К солдатам подходили прохожие, совали сигареты, говорили что-то, размахивая руками…

Антракт в фойе театра абсурда…

– О, Петька, привет! – Воскликнул Кириллов, заметив Петю, стоявшего несколько поодаль, чтобы не попасть в кадр. – А ты что здесь делаешь? Ты разве не в Мексике сидишь?

– Приехал позавчера… Привет, Володя! Что творится-то? ты не в курсе?

– Толком ничего не знаю… Да, никто сейчас толком ничего не знает. ГКЧП… Государственный комитет по чрезвычайному положению… Горбачёв, якобы, резко заболел. Управлять не может… Сидит в Крыму… Обязанности президента взялся исполнять Гена Янаев, вице… По конституции, вроде бы, всё правильно…

Петя помотал головой.

– Ну, хорошо, а чрезвычайное положение-то причём? – Спросил с вызовом. Словно это Кириллов взял и объявил ЧП по Союзу. – Зачем оно понадобилось, если всё по закону? И танки в Москве? Всегда у нас как-то всё через это…

– Вот именно, – мрачно согласился Кириллов. – Только я думаю, всё, как раз, и не по закону. Горбачёв не болен, а отстранён. В Крыму он сидит под арестом или под стражей. А у нас происходит государственный переворот…

– Да ладно, Володька, брось… Мы разве Чили? Где это ты среди наших Пиночета видел…

– Это ты верно: нет у нас Пиночетов. По счастью… Потому ничего у них с переворотом, скорее всего, и не выйдет… Только кровь зря могут пустить…

Кириллов вновь закурил, подумал, сосредоточенно рассматривая кончик сигареты.

– Когда, говоришь, ты приехал? Позавчера? – Уточнил он. – Значит, и виза у тебя ещё действует, и загранпаспорт на руках, и валюта есть… накопил ведь? Слушай, Петя, дуй-ка ты обратно! Прямо сейчас! Бери семейство в охапку – и в Шереметьево! На первом же самолёте обратно, в страну ацтеков. Не поскупись на билеты. Была бы у меня открытая виза, хоть в Монголию… Неизвестно, чем вся эта катавасия кончится… Традиции у нас крепкие…

Потом они распрощались, и Володя с микрофоном, красивой ассистенткой и оператором опять пошёл вдоль танкового ряда.

Петя отправился в Агентство. Настроение упало на асфальт и поволоклось за ним следом, как старая и больная такса.

В управлении кадров знакомый инспектор, пряча глаза, не стал ничего объяснять, а сразу же повёл Петю к начальству. Положенное время его выдерживали в приёмной, затем надменная, безликая секретарша кивнула на дверь, и Петя, незаметно выдохнув, вошёл. Встретил его молодой, модно одетый, спортивный, подтянутый, с холодным рыбьим взглядом.

«Тот самый, о котором Васька Солодовников говорил», – догадался Петя, застыв у двери.

Рыбоглазый небрежно показал рукой на кресло у журнального столика. Сам, аккуратно подтянув брюки, уселся напротив, выжидательно уставившись в Петину переносицу. Молчал.

Петя тоже не торопился начинать, хотя молчанка эта его угнетала.

– Мельников… Александр Иванович… начальник управления кадров, – нарушил, наконец, гнетущую тишину хозяин кабинета. – Вы, Пётр Сергеевич, можете не представляться. Вы – личность известная, не то, что мы, грешные…

– Прекрасно, – бодро отозвался Петя. – Тогда мне хотелось бы знать, в чём, собственно, дело? Что за срочность была меня отзывать? Что за таинственность?

Он решил обойтись без политесов, сразу приступить к делу, перейти в наступление.

Мельников, выслушав, кивнул и скучно посмотрел в окно, потом так же скучно взглянул на Петю.

– Танки… – сказал он.

– Танки… – подтвердил Петя.

– Нам не нравятся космополиты, Пётр Сергеевич… Мы считаем, что люди несознательные, не способные отличить друга от врага не должны представлять нашу страну и наше Агентство за рубежом, – медленно и устало, будто бы в сотый раз, проговорил Александр Иванович и ущипнул разгладившуюся брючную стрелку на колене. – Поэтому мы вас и отозвали, Пётр Сергеевич, – уж больно вы тепло, по-дружески прямо, с нашими идеологическими противниками общаетесь… И не только с идеологическими… Отсюда и срочность: опасения у нас возникли, как бы вы там чего более масштабного не натворили по слепоте вашей и неразумности… Но вы и при отъезде проявили легкомыслие и недисциплированность: только через два с лишним месяца соизволили прибыть!

– Но ведь некому было сдать дела… – попытался аргументировать Петя.

– Даже и слушать ничего подобного не желаю! – Оборвал его Мельников. – Надо было сформировать посольскую комиссию, сдать ей дела, и приехать в указанные сроки!

– Ну вот и дали бы мне указание так поступить! – Разозлился Петя.

– Вы взрослый человек, Пётр Сергеевич. Судьбу себе сами выбираете. Так что давайте не спорить. Да и бесполезно это… – Мельников задержал на Пете холодный взгляд своих студенистых буркал. Тот поёжился, ощутив на лице липкий холод. Словно обтёрли его замороженной медузой.

– Что бесполезно? – Спросил Петя. Просто, чтобы потянуть время, переварить и слова Мельникова, и взгляд его заиндевелый.

– Спорить и оправдываться бесполезно, Пётр Сергеевич. Вы уволены. С неприятной формулировкой уволены. Прочтёте потом. В приказе. Он на подписи у председателя правления. Расчёт, трудовая книжка и прочие формальности завтра – послезавтра. Как подпишет председатель приказ, так сразу…

Мельников победоносно и выжидающе уставился на Петю: «Ну, что скажешь, известный журналист и гордость Агентства?»

– Формулировочка у вас неполная получилась, Александр Иванович, – сказал Петя, поднимаясь. – Хромает формулировочка…

– Это в какой же части? – Ехидно поинтересовался Мельников.

– А в части «космополита». Определения «безродный» не хватает. Лаврентий Павлович Берия «безродных космополитов» в лагерную пыль растирал. Чётко и ясно. Литая формула. А у вас как-то аморфно, размазано как-то. Учиться вам надо у мастеров жанра, Александр Иванович!