Сандрик очнулся часа через два, привстал, держась за травмированную голову, в которой не стихал заведенный двигатель какого-то списанного КамАЗа, заправленного мочой. Боль настигала волнами, одна сильнее другой. Сандрик залез на бетонные перегородки, которые должны были стать первым этажом панельки, точно такой же, как их дом. Едва справляясь с болью, он гнал мысли, которые обретали все более четкие контуры. Ему снова захотелось их смазать, но бежать он больше не мог.

Приложив к карману брюк ладонь, Сандрик едва не подпрыгнул. Не было ключей! Всей связки: от гаража, от подвала, от склада, где работал отец. Не было ключей от их собственной квартиры. Это была не его связка, а отца. Схватил ее утром не глядя, а свою оставил в прихожей. Хуже того: на отцовской связке висел его армейский жетон с личным номером. «Мой медальон смерти», – любил повторять Миша. А что, если отца вычислят по номеру? Узнают адрес? Будут с финкой хату брать?

Сандрик бросился искать ключи по всему полю и за ним, почти добрался назад к дому Инессы Альбертовны. Там он вспомнил, что ключи еще звенели в кармане, когда он выбегал из подъезда. Отчаявшись, Сандрик вернулся на прежнее место, сел на блок и расплакался, закрывшись руками и уткнувшись в колени. День прошел, почти полностью стемнело, а он не спешил возвращаться домой.

– Что уселся тут и рыдаешь, сосунок?

Грубый и бесцеремонный вброс в адрес Сандрика был вполне ожидаем. Дато называл сосунками всех, кто ниже ростом. В их дворе жил парень, года на два старше Дато, но заметно ниже: он тоже получил это прозвище. Только младшего брата, старшеклассника Нику, Дато и боялся.

– Потерял кое-что, – неуверенно ответил злой и голодный Сандрик, вытирая грязными руками слезы.

– Что?

– Миллион долларов.

– Прям миллион-миллион?

– Да!

– Ты сейчас сказал мне «иди в жопу»? – И Дато нарочито придвинул ухо к лицу Сандрика.

Тот отпрянул – от Дато несло перегаром, и Сандрик решил не шутить с ним дальше.

– Просто дай мне тут сидеть. Я тебя не трогал.

Дато не отставал. Он запрыгнул на блочный выступ и присел рядом с Сандриком. Что, думал Сандрик тем временем, если связка попадет в руки Ники? Что, если ее давно нашел Дато? Он же, тупица, побежал, небось, сразу к брату, чтобы тот все порешал. Они вычислили, что квартира наша, и за бутылкой водки обсудили свой план.

– И как выглядит твой миллион?

– Зеленого цвета.

– Странно. Я думал, он звенит. И совсем не зеленый…

– Почему ты так сказал?! – Сандрик решительно повернулся всем телом к Дато.

– А почему ты так занервничал? – полюбопытствовал тот.

– Так, просто. – Сандрик с опаской покосился на Дато. – А что?…

– Ничего, – Дато сорвал высокую тростинку и стал ломать ее на мелкие клочки. Движения его были нервными и неточными. – Знаешь, папа всегда любил Нику сильнее меня. «Мой Никуша» – так и называет его всегда. Даже когда брат попадает в серьезные передряги. А меня он никогда не зовет Датуной.

– Так не судят о любви, – осторожно поддержал беседу Сандрик.

– Но я же чувствую: вот не любит, и все. Говорит: ты – мой позор. Вот так: Никуша всех обокрал, а позор – я.

– Не принимай близко к сердцу, – повторил Сандрик слова, которые мать часто говорила ему самому. Повторил и сам себе усмехнулся.

А потом Дато вдруг резко сменил тон:

– Знаешь, на во-он том кладбище, что на горе, не все так просто, – начал он загадочно.

– Что ты имеешь в виду?

– Сразу за кладбищем… Ты вообще бывал там?

– Нет еще.

– Сразу за ним пригорок, и там закопаны никому не известные люди – ну те, у кого не нашлась родня, когда обнаружился сам труп. То есть, может, родня и есть, но не объявилась, когда сообщили о трупе. И знаешь, я там был. Из пригорка торчат кисти рук, ступни, даже головы, так их наплевательски закапывали. А совсем рядом течет ручей. Туда, короче, смывает тела. Поэтому там не купаются местные, деревенские.

– Бред какой-то! – По спине Сандрика пробежали мурашки, едва он вспомнил, как Дато бегал с топором за отцом.

– Это ты так думаешь. А вот на Пасху исчезают все крашеные яйца, оставленные на могилах. Это, если верить местным, те самые трупы с пригорка и утаскивают, когда их смывает ручьем ближе к могилам.

– Почему ты мне это все рассказываешь? – не вытерпел Сандрик. – Какое вообще отношение имеет это к.

– Ну? К чему? К миллиону? – азартно подался вперед Дато.

– Ах, отстань! – Сандрик безнадежно махнул рукой, а Дато тем временем снова заладил:

– Ящериц когда-нибудь ловил?

– Ну, пару раз. Их здесь много.

– А животы им резал? – Вкрадчивый тон Дато стал постепенно раздражать Сандрика.

– Да, резал! Что ты пристал вообще?! – Сандрик закрылся руками, сдавливая нескончаемую боль в голове, и уткнулся в колени, качаясь из стороны в сторону. Сейчас, подумал, спросит Дато напрямую.

– Я узнал, что если намазать слизь из живота ящерицы на окно, то через эту слизь можно увидеть голую женщину.

– Уже проверял? – безразлично пробубнил Сандрик.

– Само собой, не базар. Красотка!.. Ты слышал, что Гоча научил свою собаку спускать за собой воду?

Сандрик от неизбежности завыл. Дато нервно потирал руки, шею, затылок. Сильнее засопел.

– Свежепохороненные выделяют фосфор…

– Все, хватит! – не сдержался наконец Сандрик.

–. Прямо из земли. – Дато поежился. Мешки под его красными глазами стали еще темнее. – Че ты, расслабься? Я же просто поговорить пришел. Вот, хочешь, бери. – Он вытащил из кармана потерянную Сандриком связку ключей и бросил ему на колени. Сандрик хотел было схватить связку, но рука Дато ловко упала на ключи и оттащила их снова к себе. – Куда спешишь, вдруг не твой это миллион?

– Это мои! Мои ключи! Мои, отдай! – взревел Сандрик.

– Номер на жетоне? – деловито начал Дато и покосился на Сандрика.

Сандрик знал номер наизусть. Что Дато еще нужно?

– А что мне будет, если верну?

– Ты и так сделал уже все, что хотел! Тебе эти ключи больше не нужны, – Сандрик осторожно предположил, что если не дубликат, так слепок уже готов.

– То есть я такой болван, что верну тебе ключи и таким образом спалю себя и Нику? А вдруг я возвращаю их, потому что Ника о ключах еще не узнал?

Это ловушка. Сандрик ему не верил.

– Во мне что, человеческого мало? А знаешь, как Ника расправляется с непослушными? Он в Глдани[1] парню лицо кислотой облил. Да-да, слышал же? Это сделал наш Никуша.

– Отдай ключи! – почти шепотом взмолился Сандрик и закрыл глаза.

– На, бери, – Дато небрежно бросил связку ему в полураскрытую ладонь. Сандрик мгновенно опомнился и даже попятился назад, на безопасное расстояние.

– Если убить лягушку, начинает идти дождь, – едва слышно проговорил в пустоту Дато, нестерпимо потирая плечи.

И Сандрику вдруг стало его жаль. Дато мало кто любил. Его даже не боялись, как Нику. Он был как будто никому не нужен.

После случая с ключами Сандрик не спал еще три ночи, со страхом подозревая, что Ника все же сделал слепок. Он прислушивался к любому ночному шороху в подъезде, обливался холодным потом от звука шагов поздно возвращавшихся домой соседей. Никому ничего не рассказав, Сандрик, как ему казалось, доживал с этой тайной свои последние дни. Ему теперь хотелось умереть не в отместку отцу, а из стыда, что он всех подвел. Что к горлу ни в чем не повинной матери приставят нож или – того хуже – обольют кислотой, что заберут ее любимые украшения, доставшиеся от бабушки, что вынесут ее жалкие сбережения, которые она скрывала от отца, чтобы вовремя покупать сыну одежду и учебники.

Но уже через три дня Нику посадили в колонию для несовершеннолетних, и совсем не по делу Инессы Альбертовны: он по неосторожности грабанул местную «шишку», перед которой власть Никиного отца не имела силы. А еще через неделю Дато умер от передозировки. Его обнаружили на втором этаже недостроенной панельки на окраине микрорайона. Он лежал, скорчившись на бетонном полу, а на стене перед телом было намазано кровью из носа: «Только не на пригорке».