– Я каждую неделю посещаю церковь, – начала вдруг она, явно обращаясь к Инге, и Инга, желая проявить внимание, доверительно склонилась к женщине. – Про свадебное платье у священника вот спрашивала. Мы с мужем развелись, а я боюсь, что развод – это грех. Ведь мы венчались. И я просила у священника разрешения.

– На что? – С каждым вяло и медленно произнесенным женщиной словом Инге становилось скучнее и тоскливее, но железная дверь АТС была все еще наглухо закрыта, а слово «доллар», выкрикиваемое толпой, зазвучало с маниакальной хрипотцой.

– Платье свадебное сжечь.

– Ой, – смогла лишь выдавить Инга.

– У меня вообще очень много вопросов к Богу. Вот, например, что мне делать с бутылочками, в которых я воду святую хранила? Ну не выбрасывать же! – И незнакомка стыдливо приложила два пальца к губам. – Или вот брат мой в деревне коз пасет и потому не успевает молиться. Это грех?

Инга втянула голову в плечи, оглянулась в сторону беснующейся толпы.

– Так это грех? – переспросила женщина.

– А… Это вы меня спрашивали? Извините, я не сразу поняла, что меня. Не знаю. – смутилась Инга.

– Вот потому я и хожу в церковь. Все ответы там, – благоговейно заключила женщина и, не сказав больше ни слова, потерялась в густой толпе, уйдя в самое ее пекло и затянув туда дочь. Сандрик успел разглядеть маленькую, тонкую ручку девочки, которую уже через секунду проглотила мутная гуща толпы.

– Мам, у меня идет кровь, – решил Сандрик, просунув руку под воротник куртки на загривке.

– Как кровь?! – встрепенулась Инга и, оттянув воротник, заглянула внутрь. – Болит?

– Нет, мокро и липко. Как тогда, когда я разодрал колено.

– Это пот, сынок, – с облегчением выдохнула Инга, когда вытянула мокрую ладонь из-под куртки сына. – Ты просто вспотел. Потерпи еще немного. У тебя же ничего не болит?

– Я не знаю.

– Ну как так?

– Я не могу понять, болит или нет. Я не чувствую.

– Просто потерпи. Дома чай горячий попьешь.

Сандрик снова просунул руку под воротник, потом достал и внимательно оглядел.

–. я историю с елкой как-то заела, запила. Да забыла уже. А он мне вчера очередное выдает: темнота, мол, по-другому пахнет. Закроешь глаза в темноте, представляешь, что не знаешь, как сейчас на самом деле темно, и вдыхаешь через нос. Темно. А я устала слушать этот бред. Он же еще год назад нормальным был. С ним теперь уже и не выпьешь. Свое толкает.

– Он же у тебя раньше медбратом работал.

– Ах, какая теперь разница?! – Женщина в толпе устало махнула рукой. – Ну работал. Пока крыша не съехала. А сейчас только и рассказывает сказки. Помню, говорит, тело мертвое привезли ночью. Все ушли, на меня труп оставили и на студента одного, недоучку. А тело стонет и скрипит. Пальцами дергает. Студент как в угол забьется, в стену вжался. Бога зовет, крестик из-под халата достал и целует.

– Кошмар какой!

– Стоны и скрипы умерших людей – это у них там в порядке вещей. На голосовых связках, говорит, тоже есть мышцы, и они не сразу окоченевают. А я все равно думаю: это от нечистого. Неспроста же мой свихнулся.

Толпа исторгла из своего чрева неусваиваемую ширококостную вербовщицу, которая пошла на кучку малоактивных женщин, сосредоточившихся у самого края и готовых сбежать.

– А в коробках-то приглашения! – начала вербовщица, щелкнув пальцами.

– Какие еще приглашения?

– Да на рабочие места грин-карты! Там свои, американцы, отказываются в гостиницах постели заправлять и автобусы водить. В стране паника – рабочие места пропадают, граждане все этим их «бизмесом» заняты. Это не нам помощь в коробках, ми-лы-е-эээ, это они о помощи просят! А бланки приглашений нужно просто заполнить и нести в посольство. Им нужны наши руки, а эти сволочи, – и вербовщица медленно и натужно подняла указательный палец в сторону железной двери, – они всё себе захапать хотят!

Кучкующиеся с краю моментально втянулись в общее облако, чернеющее на фоне наступающей темноты. Нервное напряжение обросло домыслами и догадками. Уверенность в заговоре работников АТС не покидала теперь даже Ингу, еще минуту назад готовую сбежать.

– Как думаете потратить доллары? – спросили Ингу сбоку.

– Сыну, наверно, одежду куплю. Зимнюю, – ответила не оглядываясь Инга. Все голоса теперь казались ей из одного рта. Большого, гневного и голодного. – Ну и мужу-кресло-качалку, о которой мечтает.

– О кресле-качалке! Чушь какая-то. Зачем оно ему?

– Да вот, куплю, поставлю в самом центре зала. Пусть садится, – Инга сжала губы и впечатала остекленевший взгляд в качающуюся толпу. – Может, мечты должны сбываться, чтобы сбыться и наконец издохнуть.

– Но вы не обольщайтесь, – выступила из кучки молодая женщина с красными волосами. – У меня вот подруга в Германии. Там, в ихних европах и америках, рассказывает, сплошь и рядом даже велосипеды крадут. Ве-ло-си-пе-ды! Представьте только! Кто-нибудь у нас велосипеды крадет? Ну кто? Есть хоть один пример?

– Никто у нас велосипедов не крадет. Ужас какой, – возмущенно забубнила толпа.

– Вот! А там – сплошь и рядом.

– У них или крупный «бизмес», или воровство велосипедов. Никто не хочет просто трудиться. Официантом, там, или водителем.

– Что за мелочный народ! – снова разразилась толпа.

– Дура твоя подруга! – бросила девушка неподалеку.

– Это почему? – обиделась рассказчица.

– Дура, потому что никому здесь у нас велосипеды не нужны. Ну украли велосипед. А куда его после сбыть? Здесь золото из квартир выносят, чтобы нажиться. Машины угоняют.

– То есть давайте все сейчас по головкам наших дорогих американцев и европейцев гладить станем? Наговаривает, мол, моя подруга на них, бедных. Нас бы кто пожалел! Кровь из нас все вокруг пьют. За собак считают. А все блага достанутся им, там, за дверью! Вот они в Америку полетят, а мы будем всё еще стоять здесь и ждать, пока дверь откроется. Мы этого хотим? Это мы заслужили?

– Так подарки же детям!

– Посмотрите на детей: голодные, холодные, ждут чуда. Жестокость! Вот что движет этими свиньями в АТС. Жрут «Сникерсы» наших детей, небось, попивая свой кофе.

– Мам, а что бывает, если вся кровь вытечет? – Сандрик натирал пальцами глаза, всматриваясь в красные пятна под веками.

– Без крови человек не выживет.

– А человек может умереть, даже если кровь не вытекла?

– Конечно. Человек от разного умирает.

– А от чего еще?

– Зачем тебе это знать, Сандрик? Ты меня лучше про животных спроси или… не знаю там… про планеты.

– Об этом я сам прочту. Мне про кровь интересно. И про умирание.

– Рано тебе о смерти задумываться.

– Не смерть, а умирание. Мне интересно, как это происходит.

– Господи, Сандрик, где ты этого всего нахватался?

Из толпы снова истошно завопили. Люди наступали друг другу на сапоги, толкались плечами и ждали свершения.

Инга, потеряв терпение, решительно схватила Сандрика на руки и пошла прочь. Вербовщица догнала ее и перегородила путь, тяжело сопя.

– Куда это собралась? – процедила она.

– Домой. Отойдите по-хорошему.

– Мы здесь за общую цель боремся, а ты свалить решила? Это вот твое соучастие и сострадание?

– Слушайте, мне ребенка кормить надо. Мне на вашем сострадании супа не сварить.

– Это у нее продукты для супа есть дома, вот почему она сваливает! – выкрикнула вербовщица в толпу. – Зажралась! Вы только на нее посмотрите! Назад иди давай, ко всем!

– Не пойду, руки убери! – Инга долго и тщетно отбивалась от вербовщицы, как вдруг все оглянулись в сторону железной двери: та медленно отворилась, издав истошный звук. Свершилось!

Толпа замерла. Из-за двери высунулась та самая широкая ладонь, потом исчезла, а после в толпу стали без разбору выдавать освобожденные от подарочных упаковок коробки. Женщины отпустили детей и обеими руками потянулись через головы ближе к цели. Уже спустя минуту множество рук изнутри АТС нетерпеливо скидывало коробки в толпу, даже не целясь. От происходившего веяло мертвостью, мышечными рефлексами тела перед полным окоченением.