Во-вторых, как раз, когда страшно перед предстоящим решительным моментом судьбы, а с ним ничего нельзя сделать, не обязательно только бояться и молиться. Не знаю, как кому, а мне от этого только страшнее становится. Я поняла, что, наоборот, думать про что-то совсем другое можно, и это помогает. Вот я библиотечной машиной и заинтересовалась. Да и на самом деле, если жить осталось мало, когда еще о такой замечательной вещи узнаешь? Да еще такой смешной на вид. Да еще помогающей подшутить над людьми, явившимися причиной тех трудных и опасных обстоятельств, в которых и следует бояться. Откладывать некуда. А ты мне напиши, что инки на те слова из Писания сказали, которые я в письмо поместила. Просто ругались, что не в свое дело лезу? Или признали за мной авторитет кричащей им, в пропасть падая, а с таким человеком не поспоришь. Оттого что он доводов не услышит, ха-ха.
Мне тут про это рассказали забавную историю. Лезли инквизиторы через горы в нашу долину. Возглавлял их знаменитый тандем демонологов: Шпренгер и Инститорис. И случилось так, что Инститорис в пропасть упал, а Шпренгер, и сам в неустойчивом положении будучи, не успел ему руку помощи протянуть. Ужаснулся тут Шпренгер, но, на лучшее надеясь, вслед Инститорису что было мочи закричал: Генрикус, ты жив?.. – Да!.. – некоторое время спустя донесся до него из глубины пропасти ответ Инститориса. – Голова цела?.. – Да-а!.. – хоть тише и через большее время, в ответ донеслось. – Руки-ноги целы?.. – Да-а-а!.. – еще тише и позже ответ послышался. – Так какого же дьявола ты не вылезаешь? – вопросил тогда Шпренгер, рассердившись. Длинная пауза. И, еле-еле слышно: Да я еще падаю-у-у!..
А вот что я не стала писать в том письме, что для инков. И что тоже мне говорит о том, что ничего страшного не будет. Ты, наверное, думаешь, что все про тот же электрон. А вот и нет.
Началось все с того, что мне рассказала фам Сомех. Но она рассказала не так. А ей – монсеньора Тов, а ей – доктор Акон, но я после переспросила у доктора, и теперь лучше, чем фам Сомех, знаю. А то и чем монсеньора Тов.
У евреев есть колдовская наука Каббала. Особенно искушены в ней иберийские евреи. Но она на самом деле тут ни при чем, и фам Сомех напрасно сказала, что в ней-то все и дело. Доктор сказал о ней только для аналогии. Как каббалисты говорят (скорее всего, обманывают), что могут глиняного истукана сделать и заставить его простые приказания исполнять, в него тайное заклинание вложив, так на самом деле во всем живом, и в человеке в том числе, есть невидимые записи. Не видны они по причине своей мелкости; но они в теле во множестве мест записаны, так что каждая частичка тела всегда знает, как ей поступать.
Стало быть именно по этим записям в живом теле все нужные вещества делаются, твердые и жидкие, из которых оно состоит. Как если бы, например, желудок был поваром, который по рецепту изготовлял разные блюда для остальных частей тела, а поварятами у него печень и селезенка были бы, и делали каждая свои соусы для основных блюд; хотя на самом деле и это только аналогия, на самом деле все там сложнее. Для поддержания жизни это приготовление полезных веществ все время требуется.
Можно даже сказать, что жизнь тела в этом и состоит, что разные его части друг для друга полезные соки изготовляют, и всякая часть для своих соков повар. Кроме костей и мускулов, которые этими соками только питаются; зато они нужны, чтобы пищу находить и поглощать, из которой все и готовится, как и поварам нужны подносчики продуктов.
Но это известно; а главное тут те записи, тот рецепт, по которому все они готовят. Точнее будет представить себе целую книгу рецептов. Как это ни трудно себе представить, хоть он и так мал, что его не видно, но буквы, из которых он состоит, еще во много-много раз меньше, так что по количеству букв этот рецепт не одна-единственная страничка, которой повар пользуется, а громадная книга, какой ни у какого повара нет. На вид она, кстати, говорит доктор, похожа не на книгу, а на длинную-предлинную веревку, на которой нанизаны буквы. Это если бы у нас было зрение, какого не бывает ни у каких орлов, мы могли бы увидеть. Но нам привычнее представить себе книгу.
Эта книга не в душе, или, во всяком случае, она не часть души. У человека можно было бы объяснить ее душой, но вряд ли она у травинки есть. А между тем и колос растет так, как у него где-то еще в то время записано, когда он – только зернышко. Или, если это душа, и у колоса она тоже есть, это какая-то совсем отдельная часть души, с каких-то щей, как дальше будет видно, она обязательно постепенно портится. Она специально так устроена. Потому эта книга рецептов все-таки не душа, а какая-то иная, хотя и скрытая, сущность. Причем вполне материальная, хоть и невидимая.
Кроме того, она не часть души потому, что не имеет отношения к тому, что человек помнит, чувствует и думает, ведь он бы свихнулся, пытаясь тем очень сложным производством разнообразных веществ, которые нужны для жизни, управлять. Многие из них он получает с пищей, но было бы плохой идеей свое тело прямо из съеденного строить. Ведь человек не говядина и не хлеб. Съевши их, нужно их переварить – при этом как раз вещества, в еде содержащиеся, в нужные для человека переделываются.
Это происходит всю жизнь. Но не всегда одинаково успешно. Поскольку человек, как и все живое, так устроен, чтобы, пожив, в прах превращаться и дорогу новым поколениям давать, есть в этой книге рецептов дефект, намеренная неправильность. Или даже не в самой книге, а в том, как она используется.
Неправильность в том заключается, что при чтении книги небольшая ее часть на конце портится. И те вещества, которые делались по рецептам, там содержавшимся, делаться перестают. Как если бы повар, дочитав книгу рецептов до конца, каждый раз впадал в ярость или дурость и использовал последнюю страницу на растопку печи. Или швырял книгу с рецептами на мокрый кухонный пол.
Причем там в конце книги, чтобы все сразу не испортилось, специально некоторое количество бесполезных сведений предусмотрено. Как если бы в книге последние страницы были мешаниной ненужных букв заполнены, чтобы текст в середине книги подольше сохранить, когда последние страницы начнут размокать, плесневеть и трудными для чтения делаться, или их будет сумасшедший повар выдирать и сжигать. Иначе человек начинал бы стариться с самого рождения. А он все-таки сначала растет и мужает.
Когда с возрастом бесполезные страницы рецепта кончаются, начинает портиться то, что человеку вообще-то нужно. Но и опять это сначала обычно не то, что жизненно необходимо. Перестает вырабатываться краска для волос – и человек седеет. Перестает производиться вещество для самих волос – и он лысеет. Перестает готовиться смазка для суставов – и они начинают скрипеть и болеть. Это неприятно, но пока не смертельно.
Ну и, наконец, ничего не поделаешь, начинает чего-то действительно ценного для жизни недоставать, например, кислоты в желудке, чтобы пищу переваривать. Или лекарств, которые для борьбы с болезнями в теле вырабатываются. Да-да, то, что пытаются делать доктора, лекарства давая, живое тело и само делает. С разным успехом. И когда оно болезнями справляться совсем не может, тогда – делать нечего – человек заболевает смертельно – и умирает.
Может он, конечно, умереть и до срока, оттого что его подстерегает много других опасностей, кроме порчи этого скрытого рецепта. Но, если он избегнет тяжелых ран, падения с большой высоты, сгорания в огне, утопления в воде, смертельных болезней и прочих опасностей, подстерегающих его в жизни, рано или поздно он от последствий порчи этого рецепта все равно умрет.
Ну а доктор умеет восстанавливать эту книгу рецептов.
Не всю – она очень велика, как уже было сказано. Не по размерам, конечно, а по количеству буквочек и записей рецептов. Но доктор научился немного чинить тот самый конец книги, который портится Как бы подклеивая новые страницы.
Но, увы, не совсем до прежнего вида он может починить эту книгу. Скажем, если в волосах еще сохранились хоть малые следы пигмента, можно по ним запись о том, как его делать, восстановить. И волосы старика вновь черными станут (или рыжими, или желтыми – какие до седины были). Но если пигмента не осталось совсем, ничего не получится. Если хоть несколько волосков сохранилось, лысый вновь станет волосатым. Если не сохранилось ни одного – не станет. Потому как если попытаться вставить в запись одного человека кусок записи о веществах, нужных другому, они, допустим, будут сначала делаться. Но его тело примет их за проникшие чужеродные вещества при ранении или заразе. И начнет бороться ними. Итог – лихорадка, жар и выпадение «чужих» волос, а если речь не о волосах, а, допустим, о новом сердце, взамен изношенного старого, то и смерть. Так что восстановление возможно только частичное. Но и то благо.
