Но это оказалось не всё. Скамеечка, как вы помните, была у меня под бёдрами. Глеб что-то приготовил вверху, с верёвками что-то — мне не видно, голову не запрокинешь — бьётся о перекладины. Согнул мои ножки и поставил ступни на скамеечку, дал от себя немножко, чтобы бёдра прижались к животу… то есть, к верёвкам, оплетающим живот. Неужели в таком виде обвяжет? Затеку ведь.

     Нет, он берёт меня за ступни (какие сильные у него руки!) и, продолжая толкать бёдра к животу, тянет их вверх, описывая дугу.

     Ой, у меня же выпятившееся между ногами остаётся без защиты! Даже и посмотреть не могу, как там у меня выглядит, но чую — вылезло многое, бери меня сейчас голыми руками… или ещё чем. То ступни с лодыжками там прикрывали, а теперь их оттягивают. Трусы, правда, прикрывают, да ненадёжная эта защита.

     Вот голени уже параллельны полу. Мелькает мысль — если теперь с силой распрямить ноги, то заеду я ему по торсу и полетит он через всю комнату вверх тормашками. Это единственный удобный момент, потом его не достанешь.

     Глеб, кажется, тоже это понял, задерживает мои ножки в этом положении, двигает туда-сюда параллельно полу, толкают меня мои же коленочки в грудь, чуть-чуть вертятся ступняшки. Так в младенчестве играла со мной мама. Ой, вспомнила, а так совсем забыла. Вот взял их в одну руку, а освободившейся пощекотал под коленками, где впадинки нежные, погладил напряжённые связки. Будто размякло там что-то под его умелыми мужественными пальцами. Как невропатолог — треснет тебя молоточком, и нога сама летит. Вот снова взял по ступне в ладони, снова поиграл. Ба! Он что — целует меня в подошвы розовенькие? Или только щекочет? Может, уже началась щекотка, но почему тогда Кира вне игры? Снова поцелуй, прощание перед взлётом, и ступни пошли вверх, напряглось всё под коленками. Стоп-стоп, куда?

     Плавное движение, переходящее в сильный рывок. Под коленками будто рубануло тесаком, треснули косточки, в глазах потемнело. Будто напрягся и лопнул стержень, проходивший по центру моего тела. Ну, отпусти же ножки, больно мне! Но ступни, оказывается, уже привязаны к перекладине где-то рядом с руками, и Глеб уже трудится над моим сдвоенным телом, обвивает и оплетает, бежит верёвка…

     После уже пришло в голову такое сравнение. Иногда утром я встаю с постели с болью в шее, голову повернуть не могу. Грудки позволяют мне спать и на животе, не то, что большегрудым, им с девичества можно лежать только на спине. И, верно, поэтому верчусь я во сне, принимаю порой неудобное положение и что-то в шее срастается. Жалуюсь Кире, да она и сама видит, охи мои слышит. Подходит она к моей кроватке, садится, щупает шею, проверяет, в какую сторону больнее всего поворачивать голову. Играет с волосами, шепчет мне на ухо ласковые слова, целует иногда. И неожиданно гладящие мою голову руки хватают её крепко (за уши иногда!) и дёргают именно в больную сторону. Кряк! В шее что-то трещит, боль адская, в глазах темнеет. Со стоном валюсь на кровать, судорожно вдыхаю, готовясь заплакать — а боли-то и нет! Ну, не совсем нет, остатки какие-то ещё шебуршатся, но Кира мою шею уже массирует, ласкает, голову теперь уже осторожно вертит во все стороны. Не больно никуда! А одна я бы весь день маялась, не знаю, рассосалось бы к вечеру или нет.

     Наверное, так и вывихи вправляют, да у меня за всю жизнь ни одного не было. Слава богу. Только в шее.

     И сейчас боль стала отступать, будто поняв, что ныть бесполезно, что скоро теперь ножки мои не освободятся. Придётся пожить какое-то время так, с напрягшимся до невозможности срединным стержнем. Теперь боль пульсирует только в том месте, где сверхнапряжённые, раскалённые связки под коленками трутся о грубую верёвку. Но я же не дура, я прекрасно понимаю, что технически невозможно никакие места обойти обвивкой. Морщусь, но мирюсь.

     Судя по грохоту, Кира помогла, убрала скамейку совсем.

     И вот я, недуром сложенная пополам, вишу в воздухе, многими витками привязанная к шведской стенке. Ноги раздвинуты буквой V, и дышать кое-как можно (но трудно, чёрт побери!), кое-что видно из-за ножек и верёвок, хотя голову чуть нагнёшь — и в коленки подбородок упирается, а нос тычется в верёвки. Они проходят и в промежность, и хотя я прекрасно понимаю, что вишу на всей совокупности, но так там всё напряжено и чувствительно, что кажется — именно так.

     Особенно шибает в голову, что весь низ живота выпятился через промежуток между ногами, там и лонная кость постаралась, и "киска". Всё моё девичье естество — вот оно, бери его голыми руками или ещё чем, хорошо ещё, что есть трусики и верёвка. Кажется, понимаю теперь, что значит поза "раком".

     Неприятные ощущения мало-помалу стекают вниз (кроме коленок), и мне ужасно хочется в туалет. Кажется, что это единственная моя проблема, пописай я вволю — и висела бы ещё часы и часы.

     Слышу голос Глеба:

     — Девчата, вы и в самом деле друг дружке во всём доверяете?

     Кира горячо соглашается. Я еле киваю головой, мычу, поддакивая.

     — Тогда я вам ещё перцу подбавлю, хорошо?

     — Да!

     — Кира, протяни руки вперёд. Вот так, локотки и предплечья вместе.

     Она подчиняется. Он закрывает её от меня спиной, что-то делает. Неожиданно звучит мощный щелчок.

     — О-о-ой!

     Снова вижу подружку. Её локти схвачены толстым резиновым кольцом. Она делает неуклюжие движения, пытается освободится. Видать, здорово её локотки стукнулись друг о друга, а там же нервы! Сама знаю, как локоть ушибить плохо. Безуспешно. Предплечья можно расставить буквой V, ладошки развести, повести эту раскоряку вправо-влево, вверх-вниз, и больше — ничего! Крепко сидит колечко, из автошины вырублено по специальному лекалу. Глеб и впрямь спец.

     Ладони, главное, свободны, а толку нет. До локтей ими не дотянешься, предплечья-то вдвое не сложишь. Даже до трусов теперь не дотянешься, в туалет сухо не сходишь. Уж не говоря о том, чтобы снять резиновую оснастку. Всё продумано.

     Глеб говорит:

     — Не рыпайся, Кира, побереги силы. Теперь кольцо с тебя может снять только она, а её развязать — только ты сможешь. Без взаимовыручки не обойдётесь. И проверите своё доверие. Чем меньше вы друг дружке доверяете, тем слабее будет щекотка, чтобы ты, Ева, на Киру не обиделась. А полное доверие — щекотка сумасшедшая. Расшевелят тебя, Ева, до потери сознания, улётно, а ты кайф лови. Крепи пузырь до последнего, старайся контролировать себя, а когда почуешь, что улетаешь ввысь — улетай, о теле и его спрыске не думай. Со спокойной душой улетай, предвкушай лёгкое пробуждение. Уж сколько девчонок меня потом благодарили! А ты, Кира, тоже крепись до последнего, чем сильнее хочешь в туалет, тем пуще её щекочи, утомляй и расслабляй, чтобы синхронно побурить рядом. Дай-ка я тебе резинку ещё на дырочку затяну.

     Да, и без того надутый её живот стал ещё больше выпирать, по форме напоминая конскую морду — так он был стиснут резинками. Похоже, что они держали все органы в нём, позволяя выпятиться одному лишь пузырю. О, как натянул он кожу! О, какая сейчас меня ждёт щекотуха! Но я буду держаться, ты, подруженька, первая спасуешь. И трусики с такими локотками не спустишь. Впрочем, я тоже. Ох, лить будем сквозь трусы, как в детстве иногда. Но запасных на скамейке полно.