Затем Кира сняла всё снизу, вплоть до трусов, а сверху натянула такую же резиновую оплётку. Я затянула ей лямки вокруг бёдер и в паху, и так округлились ягодицы, а вот живот выпятился совсем чуть-чуть. И мы сели пить чай, ибо последним номером в программе стояла имитация охоты в туалет — хотя снимать надо было настоящую охоту, без дураков.

     Интересный он парень, этот Глеб. Мы с самого начала предлагали принести бутылочного лимонаду и надуться им да упаду. А он: нет, вредная это штука, питьё на сахарозаменителях, пьёшь, и ещё больше хочешь, с языка сладость не сходит, на то и расчёт. И хотя Кире полагалось выпить много, но эрзац-сахар, по мнению нашего фотографа-оригинала, вреден.

     Казалось бы, какое дело наёмному фотографу до здоровья двух девчонок, которых он уже отснял и больше уже не увидит? Нет, он беспокоится о нашем здоровье, хлопочет насчёт чаю. Спросили, почему, — он сказал, что и своей девушке пить всякую дрянь не даёт.

     Кире Глеб заваривал зелёный чай с какими-то добавками, гонящими мочу. Я пила обычный чёрный, ибо мне страдать от позывов было незачем. Всё же пила — за компанию. И вели мы, как водится, разговоры.

     Когда Кира сделала первый глоток и её горло содрогнулось, я почуяла, что сидеть в стороне не стоит. Встала позади на коленки, левую ладонь положила ей на живот, а правую — повыше, на область желудка, как раз под стреляющими вперёд грудями. Украдкой ткнула вверх — ого, какой твёрдый "навес"! Какой там карандаш — волос не прижмёт, всё из-под навеса этого скатится. Плотно свои ручки приложила к родному телу. И прочувствовала вместе с подругой каждый глоток, как он попадает в желудок, как покидает его и объявляется в ёмкости ниже.

     Её живот выпячивался и твердел. Я старалась не давить ладонью, а просто легко держала её на поверхности, как датчик. Когда живот дошёл до интересной кондиции, я сняла правую руку с области желудка и стала водить пальцами по резиновым лямкам, всё глубже и глубже врезавшимся в кожу, по валикам выступающей по бокам кожи, по паху и промежности, чтобы приятными ощущениями хоть немного отвлечь подружку, помочь ей продержаться подольше. Потом пальцы скользнули в область уретры, тайком от Глеба нащупала я там губки через волосики (не задеть клитор!) и ощутила, как напряжён сфинктер.

     Конец чаю! Обрядила я Киру в довольно-таки просторную, но теперь облегающую живот тонкую белую юбку, и фотограф отснял страдания студентки, остро желающей — не к экзаменаторскому столу. А что, и такое случается. Может ведь подвернуться нелепый билет и как бедной девочке тогда улизнуть с экзамена? Или поглядеть в учебник.

     Даже игру мускулов снизу живота, отображённую на юбке, удалось запечатлеть, даже угадывавшиеся там губки выпяченные и полураскрытые давлением изнутри. Был и более грубый снимок — как расстегнулась "молния" на джинсах и вываливаются оттуда трусы… то есть пузырь, покрытый кожей и трусами. Кира аж губы закусывала, когда джинсы эти напяливала.

     Наконец Глеб зачехлил свой фотоаппарат.

     — Шабаш! Устали?

     — Туалет где? — спросила Кира, пытаясь оттянуть лямки от живота. Ох, и рубцы же у неё там! Но как снять — верхнюю лямку теперь через живот не перебросишь, надо сперва отлить.

     — Да прям здесь можно. Сейчас уйду, вы и… Или даже лучше сделаем. Девчата, хотите сыграть в игру под девизом "Кайф и взаимовыручка"?

     Интересное сочетание!

     — А то!

     И он рассказал идею. Здорово!

     Меня, как самую лёгкую из двоих, предполагалось привязать к шведской стенке и сделать беззащитной перед щекоткой. Щекотать предоставлялось Кире. Вообще-то, мы и раньше друг дружку щекотали, вплоть до описывания, но на этот раз… Но расскажу всё по порядку.

     Я разделась до бикини, Глеб размотал верёвки и посадил меня на низенькую скамеечку спиной к шведской стенке, попросил вытянуть руки вверх и взяться за перекладину. Я взялась. Он немного потрепал мои напрягшиеся в предчувствии чего-то пальчики, погладил. Расслаблял, наверное. Я уже почти разжала кулачки и решила поправить трусики, а то кантики подвернулись. И вдруг обнаружилось, что держат меня не сильные мужские пальцы, а шершавая верёвка. Он незаметно закрепил петли, привязал мои ладошки к перекладине.

     Попросить на время отвязать? Но тут парень, весело насвистывая, принялся двигать руками, то скрещивая их, то разводя в стороны. Немножко похоже, как девица заплетает косы. И он заплетал. С каждым взмахом очередной виток верёвки прижимал мои вытянутые вверх руки к перекладинам, мягко прижимал, но вырваться я уже не могла.

     Вообще, занятное это ощущение — проход точки невозврата. Вот только что могла выдернуть ладошки из петель, но вот мягкий виток — и чую, что всё, не вырваться, можно и не пытаться. Какое-то чувство в груди поднялась — ну, необычное, что ли. И в животе так засвербило. Ощущение нарастающей беспомощности, но не безнадёжной. Стоит рядом подруга в резиновой оплётке, всё у ней сверху и снизу торчит, аж лопается. Улыбается, значит — всё в порядке, ничего дурного не будет.

     Тем временем Глеб оплёл мои ручки и стал оплетать тело. Голову обошёл, на шее оставил свободный такой виток, чтобы не задохнуться мне, просунул концы под подмышками, тщательно расправил верёвку, чтобы шла строго по "восьмёрке" вокруг грудей и никоим образом на давила на них, моих маленьких, чувственных. Ой, ещё больше чувственных, тугое обрамление им на пользу пошло, на глазах стали расти будто.

     Теперь я чуяла его дыхание, когда он, завязывая, приближал голову к моему телу. Дезодорант и хороший табак. Почему-то росла уверенность, что моя связанность и есть моя защита, что одевают меня, Жанну д'Арк, в защитную кольчугу. Ну, а ограниченность движений — это неизбежное следствие.

     Витки ложились один за другим. Теперь, не развязав, с меня и лифчик не снимешь… а теперь уже и трусики тоже. Верёвка пошла по животу частыми витками. Немного похоже, как влезает девушка в тесные жёсткие джинсы, только вот ощущения скованности наползает не снизу, а сверху. Клёво так! Но куда же он денет концы верёвки, тупик же.

     Вот, оказывается, куда. Глеб дал их в руки Кире, а сам, подхватив меня под коленки, выдвинул из-под попки скамеечку так, что она оказалась под бёдрами, а таз повис в воздухе. Сразу ушла львиная доля чувства защищённости. Ведь снизу теперь меня можно… до меня можно добраться, прорвав натянувшиеся трусы!

     И тут верёвки снова пошли в ход, пырнули в промежность. Снизу меня резко поддёрнуло — как будто неудачно села в детстве на гамак и ноги провалились по самый пах, по самую девственность. Кирка потом говорит: верёвки почти рядом пошли, сжали твой лобок, и губки через натянувшиеся трусики выпятились, с такой обидой. С непривычки неприятно, но потом сгладилось, кайф даже подступать начал.

     А Глеб прошёл витками по моему телу обратно, снизу вверх, и связал концы верёвок сверху, видимо (но не мне) — над перекладиной.

     Теперь я не могла ничем ворохнуть выше таза. Только голова имела некоторую свободу, а дыхание стало стеснённым. "Восьмёрка" вокруг грудей работала, чувствовалось, как стучит сердце, будто накачивает мои грудки. Увы, росли они не так, как чувствовалось, закрыв глаза. И как интересно: если бы мне, скажем, ремень под грудью затянули, я бы заохала, постаралась его сорвать, завопила бы, что непереносимо. И вправду казалось бы тогда это стеснение нестерпимым. Но главное — знание того, что его можно быстро ликвидировать. А вот теперь я вижу, что быстро меня ну никак не развяжешь, да и незачем быстро развязывать, раз мы поиграть в жёсткие игры решили. И то, что казалось бы нестерпимым, сейчас представилось чуть ли не естественным ограничением, коих в обыденной жизни полным-полно. И само собой разумеется, что с ограничением тем или другим надо смириться, надо сжиться, надо научиться жить в этих условиях. Жить, а не просто существовать, ожидая, когда же наконец это всё закончится.