— Я ухожу, — сказал Глеб. — Дверь запру, второй ключ — вот.

     Он закрепил его сзади у Киры, в месте, где выбегающая из промежности лямка стыкуется с поясными (Y). Замысел понятен: чтобы я, если решу подружку не освобождать, смогла бы овладеть ключом и убежать. Ну, то есть формально могла. А она без меня — не могла. И чтобы Кира это сознавала.

     Щёлкнул замок. Мы остались одни.

     — Какой кайф, — сказала Кира. — Я в этой резине — будто скульптор из бесформенного куска глины лепит статую с отчётливыми формами. И теперь глина затвердевает, вода прёт изнутри, чтобы выступить и высохнуть. Прёт, ох, мне уж почти невмоготу. Поговорить некогда, предвкусить — тоже. Ну как, ты мне доверяешь? Если расщекочу до быстрого писса, не обидишься, раскрепостишь потом меня?

     Голос слегка ироничный, а то бы я обиделась. Конечно, чего там спрашивать! Я "за" обеими руками, опустить не могу. Мы же с подругой — единое целое. Вот только доберётся ли она до моих сокровенных, чувственных мест в такой-то оплётке-завитухе?

     — Доберусь, — заверила она. — Я ещё и не до того доберусь, чтоб побыстрей опростаться. Ох! — Согнулась в поясе, локотками прижала там, внизу, постояла так чуток. Всё тело передёрнуло — на пределе она. Выпрямилась с трудом, кривя губы, пошевелила пальчиками. — Набери побольше воздуху. Ах! — Её живот напрягся, снова пауза. Ага, отпустило, выпрямилась. — Ну, поехали!

     Ох, и покружились же мы с Киркой! Как я задыхалась от смеха, как не могла больше! Выскакивала из собственной кожи, настолько всё было нестерпимо, да связана — не выпрыгнешь. А потом она пододвинула скамеечку, встала на неё, почти вплотную ко мне, взялась своими полусвободными ручками за мои привязанные ладошки, подав таз вперёд. И я ей устроила массаж раздутого живота всём, чем могла: носом, лбом, подбородком, даже языком. Ох, и надуто там, как по кости, обтянутой кожей, веду, особенно языком это слышно. И как дрожит оболочка, готовая вот-вот сдаться и выплеснуть содержимое. Слаб человек, особенно девушка.

     Как охала Кирка, как ахала, стонала! Можно подумать, у нас тут секс. На полдороге не выдержала и заехала руками мне в подмышки, стала щекотать. И мы стали щекотать друг друга наперегонки — кто быстрее сдастся. Она — руками, я — языком и носом. А когда почуяла, что больше действительно не могу, что улетаю уже из кожи — взяла и боднула её животик лбом. И отпустила себя… "в Гималаи". Мелкие брызги на лице — последнее, что почувствовала, отключаясь, да ещё что из меня вниз реактивная струя бьёт…

     Очнулась я лежащей поодаль от общей лужи. А Кира дремала рядом — утомила её борьба с мочой и труд по моему освобождению полусвязанными руками. Лежит на спине и руки забавно так расходятся. Ну, я быстро ей колечко сняла, ремень резиновый расстегнула, живот освободила.

     А вот оснастку с бюста она попросила пока не снимать. Хотя, вижу, пора уже: нависающие валики размыли границы резиновых лямок, надутая кожа посинела местами, даже стали открываться отверстия уставших раздуваться сосков. Последнее самое страшное с виду, там же мясо живое виднеется. Но хозяйка просит обождать. Все эти мелкие неудобства с лихвой покрываются чувством самодостаточности ранее вялых, вислых частей тела, ой-ёй-ёй как важных для девушки, но вечно нуждавшихся в поддержке. Сейчас они, кажется, перевоспитываются, обретают стойкость, уверенность, чёткую форму. Раньше за них работала упаковка, теперь же лёгкий свободный лифчик будет просто покрывать рвущиеся вперед острые купола, а если и ограничивать их где — то спереди, чтобы совсем уж от тела не отрывались. А когда бюст устойчив, то и девушка счастлива.

     По-моему, с тех пор в её облике мало что изменилось. Но Кире виднее… то есть чувственнее. Иногда она напяливает свою "сбрую": то под верхнюю одежду, то просто ходит по комнате в выходной день, халатик накидывает, только когда приходит кто-то. И чудится мне, что это мраморная статуя с тугими совершенными формами…

     Но давайте под конец поговорим о том, что не зависит от разницы в телах. Знаете, как мы утром одеваемся с ней, даже когда к первой паре спешим? Стихи читая! Не верите?

     Только я опишу абстрактную девушку, хорошо? Всё-таки при своё тело я так и не осмелюсь никак написать, сколько бумаги ни перевела здесь. Заодно поучусь писать от третьего лица. Должна же я что-то поиметь от этой писанины, не только вы!

     Даже одеваясь в спешке, она не жалела десятков секунд на прочувствование входа в свою свежую оболочку, на прослеживание и переживание перехода от нагого, открытого пространству и смелым мечтам тела — наедине с собою — к стандартно упакованному, приличному на вид телу, которое, однако же, может не потерять своей аппетитности. Да, уходит какая-то свобода, свобода выставлять под чужой глаз награды природы, зато теперь, когда обязательный налог общественной морали уплачен, ты вольна делать всё, что заблагорассудится. Теперь уже не прихоти природы правят бал, а ты сама, твоя сообразительность и предприимчивость, раскрепощённость и жизнерадостность. Повернуться или нагнуться, чтобы где-то что-то "ненароком" вылезло или выглянуло, подрасстегнуться, мотнуть бюстом, задумчиво поправить вылезшую бретельку — несть числа женским хитростям, мелким, крупным и мелким с крупными последствиями. Нет, не бесполезна одежда в жару. А ощутить удовольствие от одевания — дополнительный плюс.

     Ножки прыгают в прорези, трусики мгновенно взлетают до таза — и стоп! — дальше боковушки, влекомые руками, взлазят медленно-медленно. Вот утыкается в мягкое и утопает в нём женский мыс, вот укрытость наползает на лобок, вот упругие ягодицы чуют под собой ещё более упругую подстилку… Ползут вверх ручки, растягиваются резинки, и вся девичья фигурка медленно поднимается на цыпочки. Вид сосредоточенный, глазки прикрыты, ротик полураскрыт.

     Щёлк! Девушка падает с цыпочек, резинка больно щёлкает по талии. Больно? Да нет, боль — это, как правило, неожиданное принятие лошадиной дозы удовольствия. А для нашей "лошадки" это никакая не неожиданность, секундная медитация подготовила её и к резкому щелчку по талии, и мгновенному охвату низа мягким и тёплым. Так что всё путём, просто требуется несколько секунд для "переваривания" мгновенно свалившегося острого ощущения. Что она и делает, расслабившись, отпустив живот и прочувствуя, как низ её плоти размякает и заполняет свою оболочку, как кожа входит в дружбу с тканью, как кайфово давит трикотаж на мощные ягодицы и как уходит лишнее чувство незащищённости (не всё, только лишнее). Несколько секунд — и вот трусы заступили на дежурство в ранге "второй кожи".

     Первозданного слегка стыжусь обличья,

     Хоть вокруг и нету ни души…

     Носик моей лодочки девичьей

     В мягкие уткнулся камыши.

     То же повторяется сверху. Вот нырнула голова, вдеты, куда надо, руки, но ладошки не отпускают чашки, а всё тянут и тянут их вперёд, подавая туда же и грудь и медленно вдыхая воздух ею, полной. Так, вероятно, вдыхают птицы перед полётом. Секундная задержка на апогее, лямочки приятно врезаются в кожу, щекочут, возбуждают…