Снова ожидание сжав зубы. Хихиканье сзади поутихло, стали раздаваться зевки. Кто-то сказал:
— Дайте им ещё хлебнуть, а то до ночи не брызнут.
Ева похолодела — этого ей не перенести. И так выпитое стало прорываться в мочевой пузырь — он ещё больше набух, выпятился. Но сначала принялись поить её соперницу, и тут послышался шум, скрип зубов о пластик. Через голову, вертясь и брызгая во все стороны, перелетела бутылка и шмякнулась об пол. Голос ахнул:
— Томка, ты чего зубами-то?! Половина ж её! Больше нет у нас!
Ева подала ладошками знак благодарности и услышала за спиной красивый грудной голос:
— Я сдаюсь, сдаюсь. Не могу больше. Зря только согласилась. Ну, пустите же нас!
И ропот:
— До первой струи уговор был! Делом докажи, что сдаёшься!
— Да в чём я домой-то пойду?
— Вот и не играй в поддавки, раз не в чем!
Послышался стон отчаяния, затем Евины запястья повело и крутануло — ой!
На фоне раздирающей боли девушка стала искать слова, чтобы разжалобить своих мучительниц, но тут кто-то бдительный сказал:
— Смотрите, как Томка юбку ножками вздыбила, ведь пустит под себя струю и не замочит!
Шуршание, издевательски-любезный голос:
— Оправим Томочке юбочку, Томочка большая девочка, Томочка юбочку бережёт, сухонькой держит, юбочка Томочку облегает, вот так вот облегает… — Шарк, шарк!
— Ай-яй, не затягивайте, ну! — И снова:
— Животик у Томочки кругленький, животик Томочку украшает, юбочка животик облегает, ремешок юбочку окружает…
— Уй-юй-юй! М-м-м…
— Та ещё не лопнула, Томку пока не затягивай!
— До ночи просидим, верно говорю. Ёмкие да терпкие попались.
Ева уже поняла: если бы не страх намочить одежду, опросталась бы уже давно, как честно ни пытайся соревноваться. Женщины вообще готовы на любые пытки, только бы хорошо выглядеть. Сейчас программа-минимум: остаться сухой. И непонятно совершенно, откуда у неё силы держаться? Может, там, внизу живота, всё уже окаменело и лишь по инерции вибрирует? А этих не разжалобишь, нет! Что же делать?
Внезапно время напомнило о себе слабым отзвуком снаружи. Зрительницы зашептались:
— Чёрт, хоть на вторую полупару успеть бы…
— Что ж они не лопаются-то…
— Дать им по банке пива…
— Не успеем — покупать надо…
— Может, водички из-под крана?
— Да не будут они пить, учёные уже.
— А пускай не пить, пускай горлышки пополощут. Вольём и придержим им головки, пускай булькают. Это их отвлёчёт от низа, глядишь, и прольются. А проглотят — тоже ничего, воды в кране много.
Это действительно было страшно. Дома, полоща горло с задранной головой, Ева настолько теряла себя, что чуть не падала, держалась за стенку. А тут ещё возня, чужие руки, держащие голову…
Но не все понимали утончённость такого рода пытки. Чей-то голос угрожающе предложил:
— Да затянуть им пояса, делов-то!
Ева помертвела. Не то что затянуть ремень — чуть-чуть дотронешься до живота — и взорвётся, хлынет! Низ туловища пульсировал болью, всё время подталкивая девичий организм миллиметр за миллиметром к краю пропасти.
Вдруг пронёсся шепоток: "Смотри, смотри!" Неужели её соперница сдаётся? Расползается по животу мокрое пятно? Надо крикнуть, мол, меня пустите, раз всё уже. Нет, это кто-та вошла в туалет, процокала в соседнюю кабинку, и все почему-то рванулись смотреть, как она оправляется.
Ева чуть не забыла о своей беде, когда увидела, что творится в кабинке рядом. Да, эта девица умела лихо ходить в туалет, что по-маленькому, что по-большому. Резко спускала трусики, и сразу же, без секунды задержки, из неё начинало литься или вываливаться. У Евы аж переключилась боязнь, целых полминуты она боялась не за себя, а за соседку, за её трусики, и облегчённо вздохнула лишь тогда, когда та подтянула их — сухие, чистые.
Да что там трусы! Она снимала их одновременно с джинсами или юбкой, одним ловким движением, и потоки отходов били в опасном соседстве с верхней одеждой. Но виртуозность исполнения этих естественных отправлений спасала одежду и повышала самооценку испражняющейся. Хоть что-то, но она умеет делать лучше других!
А ведь любая девушка сначала обнажает низ, а потом уже начинает тужиться или отпускать сфинктер. Эта же умудрялась приходить в полную "боевую" готовность, ничего ещё не сняв. Её даже хотели придержать за руки и посмотреть, как оно там внизу себя поведёт, сможет ли девочка дать задний ход и втянуть всё в себя до лучших времён. В первый раз, когда её подловили, она навоняла и отпугнула, а дальше всегда была начеку. Только смотри, любуйся. На глаза она не реагировала, на них и работала, видать. Экономила секунд десять, не больше, но ведь и они могут оказаться решающими.
Треск молнии, выпяченная грудь, довольная улыбка — будто выступление закончила.
— Круто! Давай теперь этих!
Девки вернулись к скованным, подошли близко-близко. Томка зарыдала в голос, затрясла скованными руками, начала просить отпустить её, не сдавливать ремнём. Напрасно! Кто-то распоряжался:
— Ты вставай сюда и перегнись, ты Томку за голову и коленки держи, чтоб она Симку не ударила, а я ей поясок затяну. Говори, говори, насколько ты ей там затянешь, настолько и я. — За спиной Евы начала выстраиваться шаткая конструкция, чья-то голова и груди свесились сверху, вниз протянулись руки…
Эх, подскочить бы да обрушить эту пытошную пирамиду! Но от такого усилия она сама точно брызнет. Может, Томка сдастся раньше, потерпеть уж из последних сил? Или, если не сдюжу, рвануться в мокром из туалета и бежать до самого дому? Но почему это ничего не происходит? Может, я уже тела не чую, меня затянули и обмочили уже?!
Ева посмотрела на лицо своей мучительницы и поразилась: выпученные глаза с ужасом смотрят вниз, рот полуоткрыт. Она проследила за взглядом и сама ужаснулась: ремень оттянут вверх, молния разошлась до конца, ширинка раскрылась и в неё полувывалилась средней величины дыня, покрытая барабанно-натянутой кожей. Трусики от растяжения стали тонкими-тонкими, впитавшаяся давеча капля дала большое прозрачное пятно, оголив волосяной треугольник, и всё это дрожит от нечеловеческого напряжения мышц.
— Ты что — беременная? — послышался шёпот на ухо.
