Миновали коленки, на бёдрах пошла ширина. Потруднее натягивать, но туже "кольцо" ноги облегает ненамного. Их, конечно, вместе держу, чтоб поменьше распирать до времени. Кожа на ножках моих гладенькая, это помогает.
Ева заслушалась, мало уже замечала, что то и дело из-за спины лезли какие-то головы — взглянуть на многострадальный Евин живот, на грубую синюю ткань — суха ли она. Хорошо ещё, что дверку снаружи им не отпереть. Но вот ухо любопытствующей оказалось возле её губ, и бедная девушка внезапно шепнула: "Расстегни ремень, подруга!", но голова замоталась из стороны в сторону. И тут Ева, случайно или не сдержавшись, толкнула её плечом. Голова стукнулась о перегородку, раздался вскрик боли, потом шипенье: "Ах ты!" Из-за унитаза высунулась рука и резко нажала на распухший, выступающий уже выше и ниже ремня живот. Да нажала-то выше ремня, где обычно больно не было. Но не в этот раз! Пронзила острая боль, свет показался Еве с овчинку, на секунду померкло в глазах. Она быстро села на сомнительной чистоты унитаз, свела ноги и напряглась. Чуть-чуть мокрого успело проскользнуть в уретру, но страх позора пересилил физиологию — девушка, до крови закусив губу и скрестив ноги, напрягла все мышцы (аж передёрнуло!) и выдюжила. Капелька не считается, капельку впитали трусики. Чуть отойдя, со слезами на глазах попросила:
— Не надо больше, а! Не буду рыпаться, обещаю… Только расстегните нам обеим ремни, а! Чтоб на равных, по-честному.
И вот снова сзади тянутся девичьи руки, расстёгивают ремень (уй-уй, не дёргай так, подруга!) и… снова застёгивают его, на дырочку или две свободнее. Чтобы мученица не смогла стянуть, хотя бы до колен, джинсы, наступая одной ногой на брючину другой. А молния — она уже разошлась, молния, развёл её мигом вываливающийся из живота друг мой-враг мой, вздохнув чуть-чуть посвободнее.
Спасибо и на том. Ева судорожно вздохнула, ужаснувшись виду живота ниже ремня, и снова сосредоточилась на сжатии сфинктера. Она ёрзала на унитазе, скрестив ноги чуть не до прямого угла между ними и напрягая бёдра, сгибаясь в пояснице, пытаясь найти удобное положение. Судя по дёрганью рук, её соперница делала то же самое. Хихикают, чертовки! Хоть бы ещё на дырочку ослабили… Ну как я со скрещенными ногами джинсы стяну?
А у окна продолжалось посвящение в тонкости надевания китайских трусиков:
— Добираюсь наконец до нижнего мыса тела, упирается он в материю. Начинаю теперь расправлять бывшее до того толстым кольцом трусы, наворачивать их на живот. Такое хорошее ощущение тонкой, но очень упругой, эластичной материи. При растяжении, конечно, сдавливать сильнее должно, но ведь материя тоньшеет, так что баш на баш, и очень выходит здоровско. Не стиснет меня недуром, вот что. А когда кромки вошли в паховые складки, так хорошо стало! Будто тут и были. Слабое, но такое, знаешь, вселяющее чувство защищённости давление. Чувство даже запаянности какой-то.
Кстати, подковырнуть там канты очень трудно, скорее кожу себе поцарапаешь. На ягодицах полегче, конечно, но и там, они, в общем, прижимают мышцы, следуют за их игрой, не отстают.
Веду материю по животу и попе, а вместе с ней и ощущение ламинирования. Очень уж плотно ложится слой на кожу, не как обычная одежда, и очень быстро кожа к этому привыкает. Не удержалась, поёкала животиком, поиграла там мускулками — нет, не морщит, не отстаёт, повторяет рельеф и спокойный, и бушующий.
Переваливаю через самое широкое место таза, немножко приглаживаю — по привычке, хотя и так хорошо. Дальше идёт лучше, сужается ведь тело. Не спеши только, дай ложиться ровно. Чуток натягиваю, подтягивая, вот и талия наконец охвачена. Где сужается, там материя менее тонкая, и это компенсирует ослабление сжатия. Живот и попа сжаты равномерно. Впрочем, это не то слово. Облегаются классно, вот что. Сжатие, может, и чуялось раньше, а сейчас кожа другая с материей и ничего такого.
От талии так и тянет подтянуть ещё вверх. С трудом поддеваю кромки, они уже норовят сесть на кожу так же плотно, как и в паховых складках. Щёлкают по телу, вырываясь. Всё же до нижних рёбер натягиваю трусы, сзади они закрывают область почек. Оглаживаю поясницу ладонями. Всё так гладко-гладко, кромки еле чуются. А цвет! Коричневато-серые пятна на кремовом фоне, что-то от леопарда или дикой кошки. Так бы по всему телу!
Надька хитро щурится. Ну, почуяла, как оно? Материя тончайшая, зато какое чувство защищённости! "Киска" чуток подпучивает, но это даже приятно глазу, не "проваливается" низ. Делаю разные движения, всё тип-топ.
Поверх таких влитых трусов любая одежда, даже, может, джинсы, будут чувствоваться как какая-то лёгкая временная накидка… надёвка. Дальше от тела, в общем. Ниша поблизости уже занята. Двигаться можно так, чтобы не бояться, что слетит низ, главное всё равно останется при тебе, и вид приличный вполне. А для робкой девушки то очень важно, хотя реально, конечно, ничего не слетает. Зато всякие "А вдруг" гасятся в зародыше.
Услышанное немного отвлекло Еву. Да, ей бы такие трусы не помешали. Хотя сейчас не спасут.
Вдруг кто-то сзади сказал:
— Смотрите, Томка проиграла. Скорей раздевай ту!
Кто-то сунулся, тянется руками, тянется, медленно нащупывает ремень… Ну, скорее же, из меня уже лезет! Сзади голос:
— Нет, показалось. Оставь её!
Чёрт, это они чтоб расслабить её, спровоцировать. Ева снова изо всех сил зажала брюшной пресс, часто-часто задышала. Эх, политологини вы гуманитарные, какие же вы стервы! О честности они гутарят!
Двое девчонок уже медленно двигались к выходу, на ходу договаривая:
— Я тогда поняла: если что-то прокантовывается через верхнюю одежду, лифчик там или трусики, значит, это бельё не дружит с кожей, она его отталкивает, приходится прижимать верхом. Что? Да знаю, что толсто, но кожа как бы говорит: хочешь дружить, не возвышайся надо мной, а ложись по мне тонким слоиком. А раз возвышаешься толстыми своими местами, то пусть они и пучат одежду, бросаются в глаза людям. Прогибаться, чтоб смазать рельеф, я, кожа, не буду. И так уж такие кромки рубцы того и гляди оставят.
Они вышли, спокойно так, словно и не было тут никаких мучений. Конечно, китайские трусы важнее.
Кто-то ехидно предложил:
— Давайте, если кто-то из них прольёт не больше ста кубиков и сумеет зажаться, то позволим другой выпустить столько же. И если она после этого сумеет зажаться тоже, соревнование продолжится в голом виде.
— Погоди, но если обе мокрые, за что же тогда им состязаться?
— За сухую одежду, блин! А другая хоть всю ночь сиди и сушись. Ладно, дезодорант ей оставим, благоухай себе!
М-м… Сколько ещё ждать? Выпитой воде время отправляться на выход. Сейчас она побежит через почки и… Страшно подумать! Запястья соперницы, прижатые к Евиным тыльными сторонами, дёргаются, словно та сжимает-разжимает ладони, ощущается нервозность. Видать, что-то честное в соревновании всё-таки есть. Что же, единственная моя надежда, что не сдюжит невидимка-Томка. Чувствуется, что то привстанет она, то сядет обратно, и мается, мается её многострадальное тело — тоже ведь напилась.
