Я упала прямо Ромке в руки. Он услышал крик, оттолкнул Соседа и успел меня поймать. Но то мгновение, тот ужас пустоты и высоты я не могу забыть до сих пор, как ни стараюсь.

Сосед все-таки обиделся. Зато Супруга – нет. Она, конечно, немного нас поругала – так, для порядка, а потом дала мне кусок сосиски. Вроде бы, все обошлось. Но с тех пор, когда я вижу это открытое окно в подъезде, у меня сами собой подгибаются колени и хвост заворачивается под брюхо.

Обычно Ромка идет вперед и закрывает створку. Но сегодня он об этом не подумал. И сейчас он не думает ни обо мне, ни даже о той непонятной женщине, с которой мы собираемся встретиться.

Я не понимаю, как можно разговаривать с телефоном. У телефона нет запаха, нет голоса, нет мыслей. Ромка как-то давал мне послушать трубку, но я ничего так и не услышала, кроме неприятных щелчков и бульканья. Я, конечно, догадываюсь, что где-то в другом месте сидит человек и тоже разговаривает с телефоном, и иногда знаю – кто он, потому что Ромка все время повторяет знакомое имя. Но что кроется у этого человека в голове, говорит он правду или лжет – не разобрать. Приходится лишь строить смутные догадки по Ромкиным интонациям.

Вот и в этот раз я почему-то подумала, что в другом месте с Ромкиным телефоном разговаривала женщина. От нее не исходило угрозы, и Ромка даже немного обрадовался. Но все-таки разговор получился неприятным, потому что она звала Ромку куда-то идти, а Ромка и хотел идти, и боялся гнева Супруги.

Потом он решился и спрятал в мой ошейник маленький крестик. Значит, какие-то опасения у него есть. Небольшие, но требующие дополнительных мер предосторожности.

Я надеялась, что Ромка мне все объяснит по дороге, как обычно. На что обратить внимание и чего опасаться. Но он совсем забыл обо мне и о предстоящей встрече. Его мысли скрежещут, они угрюмы и тяжелы, как поросшие мхом камни. Ничего, я иду на полкорпуса впереди и, в случае чего, прикрою его и справа.

***

Ромка наклонился и отстегнул поводок.

– Иди, разомнись. Вон, как раз твой приятель стоит, дожидается. – Он огорченно похлопал себя по карманам. – А мы ему сегодня даже сухаря не принесли.

Не принесли. Это плохо. А приятель и без сухаря рад-радешенек. Стоит себе, хвостом по воздуху молотит, даже приседает от нетерпения, но сам не подходит – проявляет собачью деликатность.

Я пошла к нему навстречу.

«Привет, Джульетта. Прекрасно выглядишь. Наверное, поела недавно?»

«Привет, Вермут. И ты выглядишь… как бы это… неплохо. Только опять похудел… ну… совсем немножко. Ты один или с Пётрыванычем?»

«С Пётрыванычем. Вон, на скамейке сидит». – Вермут оглянулся на небольшую компанию людей, расположившихся неподалеку, втянул ноздрями воздух и закрутил в калач хвост. – «Плавленым сыром закусывают».

«Да, плавленый сыр – это вкусно. И пахнет просто здорово!».

«Ужасно вкусно, Джульетта! Я пробовал! Как-то еще в прошлом году Пётрываныч у подъезда с мужиками выпивал, так я не утерпел и стянул у них с газеты кусочек. Неделю домой не возвращался – боялся, что Пётрываныч дубасить будет. Потом не выдержал – соскучился и прибежал. А Пётрываныч, знаешь, как обрадовался, что я вернулся, даже искренне-мутную слезу пустил! И я обрадовался, что он тоже соскучился, да так обрадовался, что описался». – Вермут пару раз стыдливо вильнул хвостом, опустил голову и виновато пояснил: – «Обрадовался очень».

Я снисходительно кивнула.

«Со всяким может случиться. Особенно, по молодости».

«Вот тут-то Пётрываныч меня и отдубасил! Слушай, Джульетта, а у твоего Ромки лишнего сухарика-то нет, что ли?»

«Нет». – Я отвела взгляд в сторону. – «Тебя что-то долго не было видно, Вермут. Мы и не думали, что сегодня встретим. А то бы обязательно принесли».

«Да ладно, я так. Если мужики еще на бутылку наскребут, я успею на помойку сбегать. Мы с Пётрыванычем сегодня мимо шли – там очень интересно пахло».

«А где ты два дня пропадал, Вермут?»

«Это не я пропадал, а Пётрываныч. Загулял где-то. Я-то в коридоре у двери сидел, прислушивался. А соседский мальчишка опять стоял под дверью и кричал: «гав-гав», и еще: «хрю-хрю». Ты не знаешь, зачем люди кричат под дверью: «гав-гав» и «хрю-хрю», Джульетта?»

«Не знаю. Может, он из Прибалтики? Есть тут недалеко такая местность. Мы с Ромкой как-то по делу ездили, так нас через границу не пустили. Думают они так же, как и наши, а звуки издают совсем другие. А о чем тот мальчишка думал?»

«Да, в общем-то, ни о чем. Хотел, чтобы я залаял. Но я не стал, потому что соседи жалуются, а Пётрываныч меня потом дополнительно дубасит. Ну вот, Пётрываныч вчера вечером вернулся, только пожрать ничего не принес. Зато мне в консервную банку вина налил. Я не стал. Не люблю я это дело – ты же знаешь, тем более, на пустой желудок. Но все равно приятно, что поделился. А потом беседовал со мной весь вечер. Рассказывал, как много лет назад летал бомбить берлин, пекин и вашингтон и за каждый полет получал по дважды герою. И еще, как спасал брежнева из горящего танка, горбачева из горящего комбайна и ельцина из горящего вытрезвителя. А потом в него влюбилась известная певица, хотя Пётрываныч был тогда уже совсем не мальчик, но партия им пожениться не разрешила. Поэтому и стал пить Пётрываныч горькую…»

Я энергично потрясла головой.

«Подожди, подожди… Ничего не понимаю! Бред какой-то!»

«Это я тебе его слова передаю так неразборчиво, Джульетта. Я и сам ничего не понял, потому что за словами не чувствовал ни мыслей, ни воспоминаний. Мне только показалось, что Пётрываныч хочет присвоить себе чей-то чужой Смысл Жизни. Ну, вроде, как я тогда чужой кусочек сыра присвоил… Потом у Пётрываныча в бутылке закончилось, и я на всякий случай под кровать спрятался. А он не растерялся – из моей банки допил. То ли запомнил, то ли по запаху нашел. А перед тем, как спать завалиться, все-таки меня тоже нашел, из-под кровати вытащил и крепко отдубасил».

Я вздохнула и оглянулась на Ромку. Он ходил взад-вперед у скамейки, погруженный в свои невеселые мысли.

«Странный он какой-то – твой Пётрываныч».

«Нет, Джульетта, ты так не думай, а то мы поссоримся. Мой Пётрываныч – замечательный человек. Наверное, даже лучший человек на свете. Слышишь, как его вон те мужики уважают? И он их уважает. Только никто его, кроме меня, не понимает».

Ну, и пожалуйста, лучший – так лучший. Не стоит обижать хорошего парня Вермута из-за такой непонятной и никчемной ерунды, как Пётрываныч.

Но не удержалась и спросила:

«Как ты думаешь, Вермут, зачем он тебя дубасит? В этом тоже есть Смысл?»

«А как же! Ты знаешь, у него иногда бывает очень тяжело на душе, Джульетта. Особенно, когда вино заканчивается. Вот он меня отдубасит – ему вроде как и легче, как будто опять выпил. А Смысл в том, что больше ему дубасить некого. Один он на всем белом свете, и кроме меня никому мой Пётрываныч не нужен, даже кошкам. Ведь до меня у него кошка жила. Так ушла! Сама ушла, представляешь?»

Я брезгливо поморщилась.

«Ну, вот, еще и про кошек! Давай, поговорим о чем-нибудь приятном».

«О приятном? С удовольствием! Давай, поговорим о тебе, Джульетта».

«Обо мне? Давай».

«Ты такая красивая сегодня, Джульетта».

«Я всегда красивая. Даже люди замечают… Эй-эй, Вермут, только не надо делать эту задумчиво-тупую морду и забираться на меня, как на табуретку! Прекрати сейчас же, кому сказала! Убери свои грязные лапы, придурок!»

Вдруг я почувствовала, как волосы на шее и на лопатках встали дыбом. Сначала почувствовала, а потом услышала пронзительный, режущий уши визг тормозов, несущийся со стороны дороги. Я вывернулась из-под Вермута, отшвырнула его в сторону и в следующую секунду уже стрелой летела к скамейке, изо всех сил отталкиваясь от земли. Все вокруг замедлилось, почти что остановилось, и только я неслась со всех ног к Ромке, но расстояние между ним и мной стало упругим, резиновым и почти не сокращалось.