– Вставай, говорю! Хватит валяться – поехали!

Для пущей убедительности я показал ему ствол, и Череп окончательно понял, что его собственный сценарий провалился. Он сник и замолчал, и послушно дотопал до машины, и без возражений уселся на пол между сиденьями. Я устроился за рулем, включил стартер и выехал на Московский проспект.

Минут через пятнадцать, когда за стеклами замелькали высокие деревья, пассажир зашевелился и спросил неожиданно нормальным человеческим языком:

– А куда едем-то?

– Убивать тебя едем, – охотно пояснил я. – Ты же мне такого наговорил, что тебя не только живым отпускать нельзя – тебе, вообще, рождаться не стоило.

Он, кажется, не очень огорчился, только замолчал и задумался, но не надолго.

– Эй, Стрелец, я здесь как бы ни при чем.

– Да знаю, знаю, – согласился я. – Это твой папаша виноват. Надо было ему в свое время презервативом воспользоваться.

– Эй, ты чего, правда, убивать, что ли?

– Да тебе какая разница? Заткнись!

– Слушай, меня Мозель послал. Он в авторитете. Меня искать будут.

– Не найдут. Ты хорошо спрячешься.

Диалог возобновился на заросшей перелеском безлюдной обочине. В просветах между деревьями поблескивала вода. Череп выбрался из салона, сделал два шага, прихрамывая на обе ноги, и остановился. Я подтолкнул его в спину, он обернулся и, дергая щекой, быстро и визгливо заговорил:

– Ты чего, ты завязывай! Я не сам – меня Мозель послал! Ты чего – убивать-то? Я же только три дня, как откинулся. Только волей вздохнул. За базар прости – думал на понт взять, чтобы ты не упирался. А чего сразу убивать-то? Ты завязывай! Я здесь ни при чем – с Мозелем разбирайся!

Я вынул ствол.

– Иди туда, к воде!

В общем-то, я совсем не хотел, чтобы он ползал передо мной на коленях. Просто мне казалось, что на глинистом берегу затопленного карьера наша беседа будет более доверительной.

Так и получилось. Запах затхлой, тинистой воды подействовал на Черепа гораздо прагматичнее, чем пьянящий воздух воли, и он рассказал мне о своей миссии все. Правда, я так ничего и не понял, но поверил.

У них это что-то вроде испытательного теста при устройстве на работу. То есть, приходит человек в отдел кадров после перерыва в несколько лет, а ему инспектор и говорит: «Производство у нас, товарищ, серьезное, повышенной опасности, так что надо подтвердить квалификацию. Запугать кого-нибудь, поджечь машину или квартиру, или, наконец, прямолинейно и бесхитростно замочить – в зависимости от начальной ставки, на которую вы, товарищ, претендуете». Вот так, просто, без анкет и прочей бюрократии.

По-видимому, на большую ставку товарищ не претендовал и задание получил простое. Навестить фрайера по фамилии Стрельцов и попросить его сегодня же покинуть город Санкт-Петербург в восточном направлении рейсом на Екатеринбург, билет на который уже заказан. Попросить убедительно, чтобы у этого Стрельцова не возникло пошлых намерений придумать какие-то отговорки, а если понадобится, то и проводить до трапа самолета. И самое главное, чтобы захватил он с собой в Екатеринбург золотую побрякушку, которая к нему от убитого мента попала.

Я снял с Черепа наручники и оставил его обдумывать свое поведение на берегу карьера. У меня тоже было, что обдумать по дороге.

Меня поразила трогательная деликатность задания. В конце концов, почему бы этому самому Мозелю не прислать пару-тройку Черепов посерьезнее? Они бы вытряхнули из меня золотой крестик гораздо быстрее, и сами отвезли по назначению. И еще я сильно засомневался, что утечка информации произошла в ведомстве Бориса Борисыча. То, что пропавший крестик оказался у меня, из посторонних знал лишь один человек – Лаврушин Петр Вениаминович.

Вернувшись, я сразу позвонил Чарику, рассказал ему о наезде и попросил присмотреть за квартирой. Хоть Чарик и не являлся моей собственной «крышей», охранять Наташку и Иришку входило в его непосредственные обязанности, чем я частенько пользовался. Чарик выслушал молча, лишь пару раз неопределенно хмыкнул и пообещал прояснить ситуацию.

Вся эта заваруха действовала на нервы и нравилась мне все меньше и меньше. Я прогнал Ленку домой и, покрутившись у телефона в ожидании звонка от Чарика, решился и набрал номер золотых дел мастера.

Стоило мне представиться, как виноватый голос Петра Вениаминовича выдал его с головой.

– Здравствуйте, Виктор! А я вам домой все утро звоню, весь изнервничался, понимаете ли. Сначала не подходил никто, а потом девочка ответила: «Мама в ванной, папа на работе. До свидания». И положила трубку. Это ваша дочь? Очаровательная малышка.

– Малышка очаровательная, чего не скажешь о вас, – хмуро ответил я. – Оставьте ваши комплименты для уважаемых людей, уважение которых вы не хотите потерять. Лучше расскажите-ка, в какое дерьмо вы меня вляпали.

Лаврушин совсем расстроился и минут пять беспрерывно извинялся, уверял, что он никоим образом не хотел, и даже не представлял, а потом понуро заметил, что у него для меня есть и хорошие новости.

Не могу сказать, что хорошие новости мне очень понравились.

Конечно, заинтригованный ювелир не удержался и позвонил Платоше – Платону Ивановичу Анисину, мастеру художественной обработки металла, известному не только в сибирской Азии и отечественной Европе, на стыке которых как раз и проживал, но и далеко за пределами. Маэстро дурака валять и скрытничать не стал и с гордостью сознался, что два таких крестика изготовило юное дарование под его, Платона Иваныча, наблюдением, а третий изготовил сам Платон Иванович под наблюдением юного дарования. Собирался он отвезти изделия на выставки, в Питер и в Англию, но не успел. Прознали про чудо-крестики ценители, которым очень даже неудобно отказывать, и раскупили все три в течение одной недели.

Лаврушин разохался и рассыпался в восторженных оценках, не забыл упомянуть и о том, что из-за одного крестика кого-то уже убили, и происхождением изделия интересуются. Мол, смотри, Платоша, затаскают – будешь знать, как втихаря шедевры лепить. А Платон Иванович оказался в курсе – был у них уже небольшой переполох по этому поводу. Шедевр-то во всероссийский розыск попал, а супруга вице-губернатора на всех приемах таким же точно крестиком солнечных зайчиков пускает на зависть остальным супругам. Столько Платоше крови попортили с расспросами и угрожающими намеками о неразглашении тайны клиента, пока не выяснили, что крестик высокопоставленную грудь не покидал и в Питере не мог оказаться ни при каких обстоятельствах. Только тогда отстали.

Лаврушин посочувствовал, потом коллеги поболтали о преимуществах и недостатках витиеватого ажура, четких линий и резких граней и распрощались.

Видимо, Платон Иванович все же догадывался, чей именно крестик вляпался в нехорошую историю, или поделился сомнениями с кем-то, кто догадался. Вечером он перезвонил Лаврушину и сообщил, что крестиком снова сильно интересуются, правда, интерес уже исходит от другой ветви власти. Платон Иванович попросил сообщить ему имя и местонахождение человека, который показал Лаврушину крестик.

Любезного Петра Вениаминовича нисколько не смутило, что я запросто могу стать третьей жертвой высокохудожественного изделия, даже не покидая Питера. Он сдал меня с удовольствием, радуясь, что оказывает услугу такому замечательному мастеру, как Платоша. Тем более, что Платон Иванович гарантировал мне полную безопасность и щедрое возмещение всех возможных расходов, но не от себя лично, а от того, кто в Екатеринбурге такими вопросами занимается.

Это и была самая хорошая новость от Лаврушина.

Я от души поблагодарил и в свою очередь пообещал ювелиру, что тоже сдам его не менее замечательному заплечных дел мастеру Василию Анатольевичу Клинскому без всяких гарантий безопасности.

***

Вернувшись домой, я сказал Наташке, что у меня намечается кратковременная командировка. Только намечается – может быть, еще и никуда не поеду. Весь вечер я сомневался. Джульетта ходила за мной, словно тень, из комнаты в комнату и на кухню, а когда я садился, ложилась у ног и вопросительно заглядывала в глаза. Я на нее немного злился, хотя и понимал, что собака тут ни при чем.