Да я, в общем-то, понял. Вот только не знаю я, как нас всех зовут. А если признаюсь, что собака не моя, а неизвестно чья, не пошлет ли он нас подальше? Опять же, на прививки от бешенства, например.

– Собачка хорошая, – неопределенно ответил я и по-хозяйски положил руку ей на голову. – Не кусается, и слюни не текут. И вас не укусит – не бойтесь, доктор.

– Я не боюсь. Правда, иногда бывает – кусают. Не от злости, а от боли. Предупреждают об осторожности. Так как зовут собачку-то?

Он бестактно настаивал, хотя я уже дал понять, что вопрос мне неприятен. Тем более, что кроме Тузика и Мойдодыра, как назло, ничего в голову не приходило. Кличка «Мойдодыр» слишком уж ассоциировалась с прививками от бешенства. Я решил не оригинальничать и выбрал Тузика.

– Тузик? – крайне удивился доктор и посмотрел на меня с ярко выраженным недоверием. – Странно…

Ч-ч-черт, надо было все-таки сказать: «Мойдодыр»!

– А ничего странного. Такое старинное русско-собачье имя, – пояснил я. – Сейчас в моде все традиционное, полузабытое, так сказать…

– Странно… – Посомневавшись пару секунд, он положил ножницы на стол и приподнял собаке заднюю лапу. – Ну, конечно, я и так вижу. Морда такая аккуратная и осанка, и структура… Хм… Первый раз слышу, чтобы Тузиком назвали овчарку, да еще и девочку.

– Девочку?… Ну и что? Девочка Тузик. Звучит неплохо, да? Даже кокетливо. Как в фильме: «Ее звали Никита». Вообще-то, я перед тем, как кличку придумать, под брюхо ей не заглядывал, – пробормотал я в свое оправдание.

– И до сих пор не заглядывали? – с иронией поинтересовался доктор и принялся разрезать грязный бинт на лапе. – Вы ее еще не вязали?

Тут уж настал мой черед удивляться.

– Что не делал?

– Я спрашиваю, вы вашу собаку еще не вязали?

Я длинно-длинно, с досадой выдохнул.

– Еще раз объясняю вам, доктор: мы не дрались. Она упала, я ведь, кажется, так сказал? И до этого она не нарушала законов Российской Федерации. За что же ее вязать?

Но доктор мои объяснения не слушал. Размотав бинт, он наклонился и внимательно изучал рану. Что-то ему не понравилось, и он снова засомневался.

– А ранение-то у вашей собачки огнестрельное. И вот здесь, на голове кожа разорвана – тоже, похоже, след от пули.

– Так что, теперь ее за это вязать? – не унимался я.

Он почувствовал мое раздражение и, пожав плечами, пошел на попятную.

– Да нет, можете не вязать – это ваше право. Просто вы говорите, что собака на вас упала… или прыгнула? Вы не знаете, откуда у нее пулевые ранения?

– Не знаю! Возможно, я бы и успел всадить в нее две пули налету, но я забыл свой «Смит и Вессон» под подушкой у Толстозадой Молли. Вы задаете так много вопросов, доктор, как будто видели портрет этой собаки на стенде «Их разыскивает милиция». А несчастная Тузик, тем временем, уже почти целый час умирает, и никто не собирается оказывать ей помощь.

Парень взглянул на меня, и в его глазах промелькнула обида.

– Но я как раз этим и занимаюсь. Вы пока присядьте, Виктор Эдуардович. Я ведь просто так спрашиваю, чтобы вам не скучно было. И собаке спокойнее, когда ваш голос слышит.

Мне стало стыдно.

– Извините, доктор, – проворчал я, затихая. – Извините, я разволновался. Какая-то сволочь стреляла в мою собаку, а я об этом даже не знаю. Она выздоровеет? Вы представить себе не можете, как ее любят все петербургские детишки.

Он неопределенно хмыкнул и потянулся за ватой.

Собака была, конечно же, девочкой, потому что доктор не только обработал и смазал раны, но и общупал ее всю, от шеи до живота, посветил в глаза и залез в пасть. Она не протестовала. Только когда он попытался снять с нее ошейник и просунул пальцы под толстую кожу, она забеспокоилась, приподняла голову и прижала его руку нижней челюстью к плечу. Доктор передумал и оставил ошейник на месте.

Закончив, он стянул с рук тонкие резиновые перчатки и снова улыбнулся.

– Вы не смотрите, что я такой молодой. Я ветеринарный институт закончил и с собаками вот с таких вот лет. – Он указал куда-то под стол. – Хотите полный диагноз? Ну, почти полный.

– Хочу.

– Значит, так… Это – не ваша собака. И вообще, вы еще с собаками тесно не общались. Я имею в виду, они у вас не жили.

– Тесно не общался, – подтвердил я. – Но всевозможные собаки постоянно жили где-то за стенкой. И еще, когда я был маленьким, мне очень не нравилась идея происхождения человека от обезьяны, и я хотел произойти от собаки.

– Ну, и замечательно! У вас должно получиться. Это – немецкая овчарка, чистокровная, с отличным экстерьером, возраст от трех до четырех с половиной лет, девочка, не вязанная. Хорошо воспитана. Два пулевых ранения и множество мелких царапин. Кость на ноге цела, но мышца сильно задета. Через неделю-другую заживет, может быть, останется легкая хромота на какое-то время. Похоже, сильный ушиб или даже трещина нижнего правого ребра – без рентгена точно сказать не могу. Поэтому вы ее на руках больше не носите – ей больно. Умирать она не собирается, но сильно истощена и находится в шоковом состоянии. Предполагаю, что потерялась несколько дней назад.

– Вы – прямо собачий Шерлок Холмс, доктор! – воскликнул я с восхищением. – А как ее зовут, вы не сказали, коллега?

Он довольно улыбнулся.

– Вот этого не знаю. Но сто процентов, что не Тузик. На ошейнике нет бирки, к сожалению – я проверил. Что вы собираетесь делать дальше, Виктор Эдуардович?

Я пожал плечами.

– Я об этом еще не думал. Я только хотел, чтобы она не умирала. Надо, наверное, вернуться к тому дому и попытаться найти хозяина.

Доктор с сомнением покачал головой.

– Если бы это было так просто, она сама бы его нашла. А сейчас ей нужно отдохнуть, оправиться. Хотя бы сутки. Вы можете взять ее домой? Или оставьте у меня – я попытаюсь ее пристроить.

Неожиданно я осознал, что не только могу, но и хочу взять собаку домой.

– С чего это вы будете пристраивать мою собаку? Нет, мы поедем домой.

Парень обрадовался и протянул мне тюбик с мазью.

– Я так и подумал. Тогда я не буду перевязывать ей лапу. Вы дома собачку помоете, потом рану смажете и сами сделаете перевязку. Я вам свой телефон дам, если что – звоните. А теперь, давайте, я немного вами займусь.

Меня он не собирался пристраивать. Он всего лишь имел в виду глубокие саднящие царапины у меня на шее и плече. Обрабатывая ссадины, доктор мимоходом расширил мой кругозор, поведав, что в собачьих кругах означает слово: «вязать».

– Крайне поэтично! – только и смог вымолвить я, надевая рубашку.

Он проводил нас до выхода.

– Все будет хорошо, Виктор Эдуардович. Постарайтесь подружиться. Для собаки потеря хозяина – тяжелейшая психическая травма. Хозяин для собаки – не просто родное существо, а… как бы это сказать… смысл существования – именно так, наверное. Вам понадобится деликатность и терпение. И звоните – не стесняйтесь, с любыми вопросами… Какая симпатяга!

– Спасибо, доктор. Терпения и деликатности мне не занимать – вы, должно быть, сами уже это заметили. – Я с чувством потряс его руку. – Оказывается, в нашей стране можно болеть, только надо быть собакой.

– Лучше не болейте.

***

Собака, тяжело припадая на правую лапу, шла рядом, но, в то же время, шла сама по себе. Она ни разу не взглянула на меня, не оглядывалась по сторонам и, вообще, не поднимала головы. И все же, когда я свернул к остановке маршрутки, она свернула за мной.

Я помог ей взобраться по ступенькам автобуса.

– Эй, ты куда с собакой-то? – заохал кто-то сзади.

Водитель оглянулся. Присутствие собаки в автобусе, кажется, его не возмутило.

– На собаку оплата отдельная. Не нагадит?

– Не больше, чем остальные, – с уверенностью опытного собачника заявил я.

Овчарка уже ездила в автобусах. Она прошла в конец салона и забилась в угол между сиденьями. Я сел рядом и положил руку ей на холку.