Андерас, до того слушавший Конрада открыв рот, вдруг встрепенулся:

–Но, герр Капитан! Как же ваша мать осталась жива? Ведь инкубы и их женские ипостаси – суккубы иссушают жизненные силы жертвы до капли? Или, проще говоря, трахают их до смерти!

Конраду не очень понравилось грубое сравнение барда, но в целом Ян был прав. Таер сам не понимал, как мать смогла забеременеть от демона.

– Очевидно, здесь была любовь… Или сильная страсть с обоих сторон. Не знаю.

Ян прошептал:

–Любовь. Везде одна любовь, а я…

Конрад махнул рукой:

– Брось, Ян. От любви одни хлопоты, уж поверь мне.

Андераса продолжало мучить любопытство. Он снова задал капитану вопрос:

– Ну и что было дальше? Как сложилась ваша жизнь?

Стражник в задумчивости почесал щетину на смуглом лице.

– Мать умерла при родах. Амулет, что на моей шее, повесила она перед смертью. Родня, узнавшая из сплетен о связи матери с созданием Шторма, отказалась от меня. Все детство я провел в приюте, находящемся под властью только что открывшегося в Шленхау монастыря Утренней Звезды. Отсюда и такие знания истории Королевства. В монастыре я пережил вторую междоусобицу и страшную чуму, которая обошла храм стороной. Я многим обязан служителям Утренней Звезды, хотя мне не нравятся их простые, некрасивые обряды.

–Жертвоприношения?

–Нет. На это Король не согласился. Они теперь приносят в жертву животных по своим праздникам, которых не много, по особо значимым дням льют на алтари свою кровь, но без убийств. Пришествие Темного Пророка, Праздник Откровения, День Примирения, и, самый почитаемый праздник – День гордыни Творца. Последователи Отступника считают, что он сотворил мир, руководствуясь гордыней и честолюбием, и это утверждение может быть истинным. Я сам так думал ранее, пока не стал колдуном Стражи. Там мы больше интересуемся теорией Магических Штормов. Мне и многим другим кажется, что мир возник вследствие одного из них. Но я отвлекся…

–Что с вами случилось дальше?

– Все, к чему меня готовили с детства, то есть к служению, не радовало мой беспокойный дух. Из монастыря, я бежал, едва достигнув совершеннолетия. Податься мне было некуда, а тут как раз Стража набирала новичков в свои ряды, поубавившиеся после войны и мора. Так что я с шестнадцати лет на службе короля. А теперь – герцога.

– Герр Конрад, позвольте спросить, а вы обычный человек? У вас могут быть дети?

Стражник пожал плечами:

– Я отлично вижу в темноте, почти как днем, только в серых цветах. На мне заживают раны, как на собаке. Легкие раны, конечно. В храме, когда я был ребенком, мне сказали, что со временем я открою новые возможности в себе, но пока я не наблюдал их проявления… А насчет детей… Ян, прекрати меня пугать!

Ян захохотал, но, вдруг, его густые брови сдвинулись, бард вытаращил глаза, всматриваясь вперед.

– Направо. Впереди препятствие.

Конрад, сидевший у кормового весла, послушно повернул лодку вправо, а Ян своим веслом застопорил ход плоскодонки.

Речку перекрыла упавшая огромная толстая сосна, еще совсем сырая. На ветках рыжели многочисленные иголки.

Внимательно осмотрев препятствие, Ян заключил:

– Придется обносить по берегу. Странно, наверное, упало недавно. Я пару месяцев назад был в здешних местах и не помню этой сосны.

Они повернули, но вдруг Ян, с подозрением косящийся на рухнувшую лесную великаншу, прошептал:

– Стойте, господин Таер! Ради всех богов! Смотрите, она явно срублена!

Конрад посмотрел на основание сосны и увидел, что дерево действительно рухнуло под топорами. Кто-то явно решил сделать здесь отличное местечко для засады на рыбаков и путников.

– Разбойники… – проскрипел зубами Ян.

Стараясь не поднимать веслами шума, они причалили.

Конрад спустил ноги в воду, и стоя по колено в иле, привязал плоскодонку к ветке сосны. Ян зарядил арбалет.

Словно два диких камышовых кота, путники ловко взобрались на пологий склон, обогнули верхушку сосны и ползком, приминая сырую от прошедшего ливня траву, стали продвигаться к видневшемуся вдалеке краешку лесного гребешка.

Вскоре они услышали звуки человеческой речи.

Это был чей-то дружный гогот вперемешку с отборными ругательствами. Порой гогот перекрывал властный спокойный голос, очевидно принадлежавший вожаку банды. Изредка слышался чей-то скорбный плачущий голосок, дребезжащий старческой немощью.

Сцена, свидетелями которой невольно стали наши герои, была воистину бесчеловечна.

Возле старой, покрытой уродливыми наростами, березы, росшей на отшибе, стоял круг людей явно разбойничьей наружности. Все были с оружием, за спиной у каждого было по охотничьему луку.

Они стояли у березы кругом, уставив загорелые, ухмыляющиеся лица вниз, в яму, которую, надрываясь, из последних сил копал убогого вида маленький сухой старичок, с клочком бороды и длинными спутанными седыми волосами. На старческом, покрытом пятнами, сморенном, словно печеное яблоко лице, проложили дорожки слезы.

–Рой, рой, червяк! – гоготали разбойники – если там нет клада, считай, что ты труп! Понял, старый пень?

Конрад стиснул зубы. Он впервые видел, чтобы так глумились над стариком.

Дед вдруг бросил заступ, посмотрел подслеповатыми глазами на огромного, щербатого главаря, с красным от выпивки лицом, и плюнул вверх, стоя на дне уже довольно глубокой ямы, стараясь попасть в лицо разбойника. Плевок не долетел до цели и повис каплей на штанине бандита. Тот рассвирепел и вытащил из-за пояса зазубренный нож. Товарищи удержали его.

– Погоди, Кай! Этот лозоходец еще не отрыл нам клад! Пусть постарается!

– Рой, пьянь манцарская! – рявкнул главарь – если понадобиться, будешь рыть до того самого ада, в который ты веришь!

Старик молчал.

Главарь опустился на корточки и с дрожью в голосе, ласково сказал:

– Будешь упрямиться, Нагаш, я сегодня же навещу в Зеленых полянах твою внучку. Ваше племя, манцар, давно мозолит всем нам глаза. Знаешь, что мы с ней сделаем? А? Мы опоганим твой «свет в окошке», отдерем ее так, что она треснет по швам, как ветхое платье! Понял меня, старик? А тебя мы закопаем в этой яме, если сегодня ты не доберешься до клада, который, якобы, нащупала твоя лоза.

Старый лозоходец, потрясая маленьким сухими кулачками, кричал на своем языке кочевников ругательства и проклятия, на что ему отвечали гоготом. Затем старик, вдруг, снова взяв заступ, с мрачной одержимостью стал ковырять суглинок на дне ямы.

Конраду опротивело зрелище унижения беззащитного кочевника. Он приподнялся. Ян схватил его за ногу:

– Куда вы? Их пятеро! У них луки!

Конрад вырвался и спокойно пошел вперед, ступая по колено в высокой сырой траве.

– Простите, уважаемые, но я хотел бы знать, что здесь происходит? – спокойно и невозмутимо проговорил Конрад, подойдя к разбойникам со спины.

Все бандиты как один повернулись. Увидев одинокого человека с коротким мечом в руке, они успокоились, деловито достали луки из-за спин и наложили охотничьи стрелы на тетивы. Конрад внимательно смотрел, как разбойники поднимают луки.

– Только попробуйте, – тихо сказал Конрад – Жить надоело? – он сплюнул на траву.

– Он блефует! – крикнул один из разбойников, низкого роста, пухлый, как большой навозный шар. Он натянул тетиву, но вдруг сложился пополам и захрипел. В животе у разбойника торчал арбалетный болт. Наконечник, перебив позвоночник, выглянул из спины. Разбойник задергался в агонии, изо рта пошла густая, темная кровь.

Я – капитан стражи Шленхау! – крикнул Конрад и потряс левой рукой пряжку пояса с виверной. Поляна окружена. Только двиньтесь – и вы все покойники.

Один из разбойников взвыл от страха и, бросив лук, словно кабан, помчался в сторону леса. Остальные остались на месте. Главарь, ухмыльнувшись щербатым ртом, резко вскинул лук и выстрелил в заросли осоки, где прятался Ян. Там вдруг раздался крик, и менестрель выбежал из своего убежища, зажимая правое плечо, в котором торчала стрела. Петляя, как заяц, бард добежал до склона и прыгнул вниз.