Темно – коричневые стены городских построек покрывали капли испарины. В городе царила жара. Солнце уже неделю сводило с ума снующих взад-вперед ремесленников, торговцев и моряков в запыленной и просоленной насквозь одежде, которая не высыхала даже при сильном ветре, дувшем на Шленхау с моря. Особенно доставалось нищим. Попрошайки, расплодившиеся за последние три года как крысы в трюме чумного капера, жарились на улицах, прикрывая свои тощие бледные тела, покрытые язвами и лишаями. На их хмурых лицах читались скорые перемены к худшему. Через два месяца герцог Юрбурга Гендин фон Клаурэ должен будет посетить Шленхау как главный претендент на престол. Возможно, даже состоится его коронация и Шленхау получит столичные права. А в столице голодных и озлобленных быть не может по определению. Что будет с бедолагами – знают лишь в кулуарах городской Стражи. Их будут вывозить из города к Пепельным Холмам, а на тамошних алмазных приисках выживают единицы. Сброд теснился по узким вонючим улочкам портовой части города и выпрашивал милостыню, напоминая о другой стороне жизни недовольным слоям зажиточного люда.

– Пшел вон, скотина!

Смачно пнув тяжелым сапогом по лицу худого как глист побирушки, оружейник Дитрих Груббер брезгливо плюнул на высохшее лицо старичка.

– На хлеб денег не хватает, а на кружку «Doppelganner» клянчить завсегда готовы! Пропойцы проклятые! Драть вас, сволочей…

Нищий захрипел, бережно прикрыв разбитый нос, и отполз в темную арку, ведущую в один из узких, завешанных тряпками дворов огромного портового города.

Толстая туша оружейника как таран продиралась через разномастную толпу. Настроение Груббера читалось на его вспотевшем нахмуренном лбу как на листе гербового пергамента: «Ради Падшего, не трогайте меня, и я вас не трону». Мастер зашел в трактир и заказал бутылку «Черной вдовы». Сел в одиночестве в углу, обхватил лысую голову и тоскливо уставился на оловянную кружку с погнутой ручкой. Через час он был уже в стельку пьян.

«Отче Отступник… Что же мне теперь делать», – шептал толстяк и методично опрокидывал вино в рот. «Что же, скажите на милость, мне делать-то теперь? А?» – задавал он вопрос в пустоту прогорклого воздуха полупустого заведения.

Мысли Груббера были мрачны и выхода из создавшегося положения, судя по всему, оружейник не видел.

Причиной столь неуютного душевного состояния был недавний выход Дитриха из руководства Гильдии Кузнецов, а потом и полный разрыв со старейшей организацией ремесленников в городе. Решение об уходе созревало в голове Груббера уже давно, тем более, что дела его шли в гору, а отчисления в общую казну давно тяготили. Пользы от подобных взаимоотношений оружейник не видел никакой, зато очень скоро после разрыва с гильдией понял, сколько вреда своему делу он принес. Заказы его перебивались, дощечки с восхвалениями его лавки, развешанные по городу, оказались сорваны через день, хотя в прежние времена, узнав о подобном, Груббер бы ни за что в это не поверил. Последней каплей в чаше терпения несчастного ремесленника стал пожар, случившийся на пустом складе рядом с его кузней, который поставил бы Груббера и его семейство на паперти до конца жизни, если бы не умелые действия Ночной Стражи, не давшей огню перекинуться на оплот дохода оружейника. Тут было о чем призадуматься. В карманах звенело уже серебро, и Груббер отчаянно прикидывал, когда придется перейти на медяки. Вдрызг разругавшись напоследок с главой гильдии «Папашей» Йоханом Флукингером, Груббер нажил себе непосильного врага. Только остатки гордости не позволяли Дитриху пойти «на мировую», однако он понимал, что если дела так пойдут и дальше, то возможно через пару лет кто-нибудь так же пнет его сапогом в морду, как он пьянчужку сегодня. Груббера передернуло от отвращения и жалости к самому себе.

– Скоро этот занюханный крысятник станет столицей, а я буду не у дел…

Закопченный потолок безымянного трактирчика давил на сознание, к тому же группа подогретых пивом морячков в углу за столом завела старую песню, которая привела оружейника в еще более глубокое уныние и печаль.

Пьяные голоса на все лады затянули «Дикую охоту».

Это был тяжкий год чумы и смертей,

Это был тяжкий год гробов и костей.

Над полями безмолвно летала старуха с косой.

Груббер стучал пальцами по столу. Последний раз он продал оружие три недели назад, и то это был незатейливый бастард, такой же огромный и неуклюжий, как все военные мечи.

– Дочь… Что будет с Гердой… Я еще не накопил ей достаточного приданого, чтобы удачно выдать девку замуж. Отчего она пошла не в мать? Характер – вся в меня, такая же упрямица. Тяжело нынче сосватать девку, если она не красива и не умна. Не дал Отступник… Дурочка, она просто добрая дурочка, моя Герда.

На деревьях веревки, в веревках ворьё,

На погостах кричало беду воронье,

И земля умывалась под утро кровавой росой.

Голод пальцем костлявым стучался в дома,

Приближалась холодная, злая зима

Гнили слабые, сильные духом сходили с ума.

Груббер встал из-за стола и, шатаясь, побрел к морякам, держась за стены и выписывая ногами кренделя. Те орали припев:

И грызлась в небе свора черных псов,

И кляча дохлая несла по тучам черта,

И взор охотника всем нам смотрел в лицо,

И шла по наши души Дикая охота!

Груббер подошел к столу и долго всматривался в раскрасневшиеся лица морских бродяг, которые, не замечая стиснутых губ и блуждающего взора стоящего над ними исполина, продолжали тяжкую повесть…

Я покинул свой дом и очаг затушил,

И скитался по свету, и странником жил,

Я искал свое счастье в далеких и диких краях.

– Братцы, сделайте одолжение…

И я понял, что правды нигде не найду,

И я понял, до солнца вовек не дойду,

И прозренье не светит в тумане, как в море маяк.

Парни, послушайте…

Все завязло в войне, утонуло в вине,

Все горит в золотом, похотливом огне,

И куда б не пришел я, везде это видится мне…

– Заткнитесь, мать вашу! – заорал взбешенный Дитрих, разбив об угол стола еще не пустую бутылку и угрожающе зажав горлышко в руке. Темное вино, похожее на кровь, полилось по щелям, выбоинам и царапинам стола. Моряки ошеломленно смотрели на здоровяка. Некоторые привстали и стиснули кулаки. Жилетки из бордового сукна, что были на рыбаках, заплясали в глазах Груббера, и он в изнеможении опустился на лавку: «Простите. Я, кажется, напился, как свинья. Выпейте со мной? За будущего короля?»

Моряки успокоились. Посыпались смешки, шуточки и вскоре оружейник начисто забыл о неприятностях.

* * *

«Улица Длинных Ножей» встретила оружейника гробовой тишиной. Кругом не было никого, и Груббер без приключений добрался до родной лавки. Дочери дома не оказалось.

«Наверняка с подругами лясы точит на берегу. Надеюсь, эта засранка хотя бы прибралась».

Только Дитрих собирался подняться на второй этаж, чтобы бросить свое тучное тело на широкую кровать, которую после смерти жены он так ни с кем и не разделил, как у входной двери зазвонил колокольчик.

«А пошло оно все. Я – умер, меня нет», – зевнул хмельной мастер и, держась за перила, потихоньку полез наверх. Однако колокольчик зазвонил резче и настойчивее. Послышался глухой стук.

– А-а, проклятье! – выругался оружейник и крикнул: «Открыто, входите!»