Звучат шаги во тьме полночной,

Тяжелым камнем на душе

Лежит сундук, что заперт прочно,

И не откроется уже.

Я знаю маленькую тайну,

В нем искра жаркого огня.

Я знаю, что мечом хрустальным

Придет любовь убить меня.

Голос у паренька, конечно, не являлся безупречным, но для неискушенного слушателя был более чем хорош. Главное было в том, с каким чувством, с какой глубиной парень переживал свою незамысловатую, но лиричную песню. Именно, не пел, а переживал! А то, что песня была совсем не знакома никому из присутствующих, было совершенно неважно.

Парень, закрыв глаза, старательно распевал припев:

Но счастлив тот, кто муку тяжкую изведал,

И счастлив тот, кто горе испытал.

А я в колючей тьме не видел света,

А я любви своей напрасно ждал.

Конрад вдруг понял, что песня, словно о нем написана! Его пробрала дрожь, а хмельные черные глаза стали влажными. Он старался не смотреть на Тиля, чтобы тот не посмеялся над его минутной слабостью, но потом понял, что товарищ тоже слушает очень внимательно, покачивая коротко стриженой светловолосой головой. Капитан закусил губу почти до крови. А песня лилась…

Как надоело жить в обмане,

В плену тупого бытия.

Но верю, светлый миг настанет -

С любовью повстречаюсь я.

Она чиста, она порочна!

Однако знаю я одно.

В раю не буду – это точно,

В аду же я давным-давно! Но, но…

Парень на секунду замолк, словно собираясь с силами, и буквально выдохнул слова припева, после чего уронил голову на грудь и заснул.

Шлюхи осторожно подняли растрепанные головы со стола и стали воровато осматриваться. Одна вдруг крепко обняла спящего менестреля и легонько потормошила его. Убедившись, что певец лыка не вяжет, девица потихоньку встала из-за стола, потянув за собой полупьяную товарку. Но от наметанного глаза Конрада не ускользнул тот факт, что на поясе парня остался болтаться пустой шнурок.

Еще недавно Конраду было наплевать на пьяного юнца, но теперь ему вдруг стало жалко его. Решив, что человек, пишущий такие песни, не должен быть обманут обычными уличными девками, Конрад напрягся и сжал губы.

Когда шлюхи, улыбаясь, и покачивая бедрами в пестрых юбках, проходили мимо стола, где сидели солдаты, Конрад молниеносно схватил за запястье старшую. Та дернулась, но, увидев виверну на стальном поясе, обмякла и расплылась в улыбке. Конрад на секунду подумал, что девица симпатичная.

– Что угодно господам стражникам?

– Кошелек – холодно ответил Конрад и посмотрел на проститутку так, что у той задрожали крашеные в вульгарный алый цвет губки. Она молча вытащила из декольте своего потрепанного платьишка кошелек менестреля.

Младшая, почти девчонка, с длинными, почти до ягодиц, золотыми волосами и вздернутым носиком, готова была разреветься:

– Гы-гы… господин капитан, только не сажайте нас в тюрьму! Пожалыста!!!

Тиль усмехнулся, и, покачиваясь, встал из-за стола:

– В тюрьмах и без вас тесно. К тому же, ваша братия платит налог в казну города. А вот за воровство придется отработать!

И, похотливо усмехнувшись, Тиль подмигнул Конраду, но тот покачал головой: «Нездоровится». Мосс, недоуменно пожав плечами, подхватил девиц под руки, и хрипло напевая «Мечом хр-рустальным… Придет любовь убить ме-еня!» кинул монету трактирщику и прошел к двери, ведущей на второй этаж харчевни, где располагались комнаты для ночлега. Поднявшись, он свесил голову: «Я зайду к тебе сегодня вечером. Провожу!»

Конраду хотелось крикнуть вслед: «Ты сам себе веришь?», но он сдержался. Допив пиво, капитан встал из-за стола и осторожно подошел к спящему менестрелю. Тот храпом выводил рулады, могущие по разнообразию присвистов и хрипов поспорить с его музыкальными потугами. Конрад грубо потряс барда за плечо.

Менестрель, одетый в широченную серую вязаную рубаху явно с чужого плеча и темно зеленые портки, приоткрыл сперва один глаз, затем второй, и, еле ворочая языком, выдал фразу, которую Конрад запомнил навсегда.

– Дерьмо случается… – выдохнул менестрель и, зевнув кривозубым ртом, пошевелил пухлой нижней губой, ровно как жующий траву осел.

Конраду стало смешно. Он схватил за волосы певца и рывком запрокинул его черноволосую голову с седевшими висками. Бард с тупым безразличием посмотрел на стражника и вдруг спокойно сказал:

– Если вы не отпустите меня, я вас убью.

Конрад приподнял брови в удивлении. Обычно люди, видя перед собой стражника, сами готовы были наложить в штаны. Либо юнец пьян, либо…

– Спокойней, дружок! – миролюбиво сказал Конрад и протянул кошелек певцу.

– Еще немного, и шлюхи оставили бы тебя без гроша.

–Шлюхи? – удивленно вытянулось лицо у парня, – где они? Потом, поняв, наконец, что путан нет, а у стражника в руках кошелек, менестрель вскочил со скамьи и попросил у Конрада прощения, низко поклонившись ему, при этом певец чуть не упал. Конрад вернул парню кошелек, а тот, покачиваясь, потряс указательным пальцем правой руки:

– Впервые вижу такого честного человека, как вы. Когда-нибудь я напишу про это песню.

– Разве тебе нужен такой маленький повод, чтобы написать песню?

Парень ухмыльнулся, и улыбка показалась Конраду жестокой. Так улыбаются люди с темной душой или ожесточившимся сердцем.

– Ну, господин стражник, сие отнюдь не маленький повод! Барды наоборот пишут песни по, как вы изволили выразиться, маленьким поводам. Увидел красивую девушку на речке, сходил в лес, побывал в храме, капище или других волшебных местах, прошелся с караваном по пустыне, переплыл море на корабле – вот и готова песня! А у меня, например, неделю назад погибла вся семья в Чартице, что по важности ни с чем в сравнение не идет, а я никогда не напишу об этом ни строчки… Так устроено это, как его… вдохновение! – и сказав сие, парень с комической важностью поднял палец вверх и закатил серые глаза к потолку. Потом он, вдруг, сжал свои большие, немного выдающиеся вперед зубы и, схватив себя за лицо ладонью, затрясся в немом плаче. Конрад понял все. Парень явно пытался забыть страшное горе.

Когда капитан случайно кинул взгляд на открывшееся тонкое запястье руки музыканта, то его прошиб холодный пот. На запястье менестреля алели многочисленные свежие кривые шрамы от острого предмета, шрамы недельной давности. Очевидно, юноша пытался покончить с собой, но духу не хватило.

Конрад отошел к своему пустому столу и, взяв недопитую кружку с темным пивом, вернулся к парню и усадил его на скамью. Когда Таер поднес кружку ко рту барда, тот набросился на пиво и, булькая, залпом осушил почти пинту.

– Ты из Чартица? – осведомился капитан – ты давно приехал?

–Вчера – глухо ответил менестрель, утирая рукавом грязные слезы.

– И тебя пустили часовые?

– С письмом для Клеменса Вейса меня не могли не пустить – горько засмеялся молодой бард. Тем более, что ваши Часовые сущие извращенцы! Заставили меня раздеться до гола. Тряпки-то не мои. Спасибо, мир не без добрых людей.

– Понятно…

Конрад с горечью подумал об игре судьбы, познакомившей его с человеком, косвенная вина которого была в том, что сегодня он уезжал, возможно, в свой последний поход. Капитан задумчиво, откинув с лица рукой налипшие от пота волосы, промолвил:

– Ты приехал из Чартица, парень, а я сегодня отправляюсь туда.

Парень быстро посмотрел на стражника, его кадык задвигался, а широкие, но худощавые плечи повисли.

– Что ж, вас можно поздравить герр… э- ээ…

–Таер. Меня зовут Конрад Таер. Я капитан Дневной стражи Шленхау. Ведомство по незаконной ворожбе.

Менестрель с пьяной учтивостью приложил руку к груди и тоже представился:

–Андерас Ян. Менестрель. Бродячий музыкант.