– Мистер Люпин! Оу… прошу прощения, Профессор Люпин.

– Здравствуйте, Проф… в смысле… эм…

– Минерва, прошу, – изящно улыбнулась она.

Она протянула руку и сжала его плечо. Она была в доскональности такой же устрашающей, как и двадцать лет назад, лишь ее виски приобрели толику серебра. Но опять же, про себя он мог сказать то же самое.

– Я безумно рада Вас видеть, Римус, – искренне сказала она.

– Я рад вернуться, – соврал он.

Ее взгляд был мягким и добрым, как будто она могла видеть его насквозь.

– Мой кабинет всегда открыт, если что-нибудь понадобится. Как и всегда.

Он оценил это предложение, но не докучал ей особо часто, по большей части из-за того, что он хотел быть один. А также он хотел держаться подальше от гриффиндорской башни, если мог.

Остальная школа была знакомой; роскошная богатая территория замка, скрытный лес, еда, портреты, лестницы, которые он так тщательно выводил на карте. Но башня Гриффиндора – самое сокровенное и счастливое место его юношества – осталась для него лишь в памяти; он бы не смог оправиться, если бы вновь ее увидел. Ему снова вспомнился Гомер – слово ‘ностальгия’, которое означало болезненное возвращение домой. И именно так это и ощущалось.

Он не особо общался со своими сверстниками. Персонал знал, в общем и целом, о его ликантропии, но он всё же предпочитал избегать любых неприятных разговоров, если мог. Цокали ли они у него за спиной? Думали ли они о нём? Никто не видел его долгие годы, он был ближайшим другом Блэка и Поттера – что он знает? Что он сделал?

Это было довольно забавно, но Профессор Биннс забыл Римуса, а вот Флитвик хотя бы нет. Он был очень добр и несколько раз приглашал его в свой кабинет Чар на чай с тостами. Римус соглашался из вежливости, но оказалось трудно забыть все те разы, когда они с Сириусом запирались в кабинете доброго профессора. В целом он понял, что ему очень трудно соотнести взрослого себя, ответственного за планы уроков, проверку эссе и благополучие его учеников – с его безрассудной подростковой версией себя, дикой, высокомерной и до безумия влюблённой.

Он тщательно избегал целые крылья замка именно по этой причине. Он практически не выходил из своего кабинета и своей комнаты, кроме как чтобы спуститься в большой зал, чтобы поесть, и он никогда не заходил в Хогсмид, только быстро проходил по его улицам по пути к старой телефонной будке на краю деревни. И слава богу, что она до сих пор там стояла.

– Как оно? – спросил Грант в первый раз, как Римус позвонил.

– Ужасно. Сносно. Я думаю, мне нравится преподавать, дети нормальные. Вообще-то, дети превосходные.

– Ну. Просто сфокусируйся на этом. В первый раз, когда я пришёл в исправительный дом после Святого Эдди, я подумал, что мне придётся уволиться. Я клянусь, все эти места пахнут одинаково. В любом случае, ты привыкнешь к этому, если будешь помнить, что самое главное там дети, а не ты. Будь тем учителем, которого ты бы хотел себе когда-то.

Это был хороший совет, и Римус делал всё, что мог. У него не было большого опыта общения с молодыми людьми, но он очень ярко помнил, каково это – самому быть молодым человеком. Он пытался организовывать уроки так, чтобы ему самому было интересно, приносил магических существ, когда только мог, прямо как Ферокс, и давал дополнительные подсказки и указания каждый раз, когда ученикам было трудновато. На самом деле, это не особо отличалось от его учебной группы, которую он курировал, когда сам учился в школе.

И в той же мере Римус пытался уделить внимание всем своим ученикам и познакомиться с их характерами, их индивидуальными потребностями. Сперва это было невероятно странно – он насчитал не менее пяти Уизли у себя на уроках, по одному практически на каждый год. Затем ещё был бедный маленький Невилл Долгопупс, неловкий, нервный и слегка дёрганный. Сын Нарциссы учился в другом классе, просто точная копия Люциуса, и затем, конечно, ещё был…

В общем.

Кроме Флитвика и Макгонагалл, остальные преподаватели были фактически незнакомцами для Римуса – не считая, разумеется, преподавателя Зельеварения.

Римус искренне хотел держаться подальше и не мешать Снейпу, но с самого первого дня стало ясно, что это будет непросто. Дело было в полной луне, и, разумеется, Снейп был единственным, кто знал, как варить волчий отвар, мудак. Он наверняка научился делать его, только лишь бы помучить Римуса. То, что им снова приходилось делить замок, было уже и так достаточно плохо, но Снейп был, видимо, одержим идеей сделать так, чтобы Римус наверняка почувствовал недовольство от этого обстоятельства.

– Люпин, – высокомерно сказал он при их первой встрече, прямо перед приветственным пиром. – Я был удивлён, когда услышал, что ты пережил войну, – он поджал губы. – В то время как, казалось бы, столько твоих друзей – нет.

Как бы омерзительно Снейп себя ни вёл, его присутствие разбудило в Римусе кое-что, чего он не чувствовал по-настоящему уже долгие годы. Озорство.

– Северус, – тепло улыбнулся он. – А я был удивлён, когда услышал, что ты пережил суды. В то время как столько твоих друзей – нет.

Снейп презрительно усмехнулся, и это задало тон всему году.

Северус явно не забыл события их пятого года. Он был таким же отвратительным, каким Римус его помнил, и возраст не был с ним ласков. Его волосы всё также свисали, сальные и неухоженные, возможно, немного поредев у линии роста, его чёрные глаза стали более впалыми, и его нос стал больше напоминать клюв. Из-за него у Римуса по спине бегали мурашки, но с этим ничего нельзя было поделать; им приходилось лично встречаться каждый месяц ради отвара.

Сам же по себе отвар был абсолютно отвратительным, и Римус яростно его ненавидел. Он был кошмарным на вкус, но ещё хуже был его эффект.

Он всё ещё транформировался, всё ещё переживал агонию, пока его череп менял форму, на его спине разрывалась плоть, а его суставы смалывались в пыль – но он полностью сохранял свой человеческий рассудок после. Это было невероятно ужасно. Римус всегда смотрел на своё ежемесячное обращение в животный разум как на какой-то катарсис. Но иметь животное тело и человеческие мысли оказалось очень неприятно; он чувствовал себя ни там, ни тут, запертый в неправильный облик, не в силах из него вырваться. Каждый месяц он сворачивался, чтобы уснуть, запертый в своём кабинете, полный ненависти к себе.

На следующее утро он всегда хромал в кабинет Мадам Помфри, чтобы попросить экстракт муртлапов. Из всех людей из детства Римуса Мадам Помфри, казалось, больше всех была рада увидеть его вновь. Она постарела, как и все остальные, но сохранила свои ласковые прикосновения, своё милое лицо и бескомпромиссное отношение к вопросам, касающимся благосостояния Римуса.

– Римус! – она бросилась обнять его в первую секунду, как увидела. – Только посмотри на себя, ты стал настоящим гигантом!

– Здравствуйте, Мадам… эм… Поппи.

– И такой же вежливый, как и всегда, – улыбнулась она. – Давай, пойдём, расскажи мне всё, чем ты занимался.

Они несколько раз очень приятно поболтали в ее кабинете у камина. Она хотела знать всё о его трансформациях после Хогвартса, и он рассказал ей всё, что мог. Ей было очень интересно услышать о стае и о том, как они исцеляли друг друга, разделяя групповую магию.

– Я пыталась связаться с тобой после смерти Поттеров, – грустно сказала она. – Но никто не мог сказать мне, где ты живёшь, и я не осмелилась спрашивать слишком много на случай, если…

Римус пристыженно отвёл взгляд.

– Простите, – сказал он. – Я хотел, чтобы меня оставили в покое.

– Да, ну, ты был точно таким же, когда был мальчишкой – упрямым! – она ласково улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, осознавая, как сильно он по ней скучал.

Первый месяц или около того нервы Римуса сдавали, он медлил, прежде чем завернуть за любой угол, переживая, что может увидеть что-то болезненное. Но, как это часто бывает с болью, со временем это ослабло.

Он перекроил себя в нового персонажа – не подростка Римуса, который рисковал, не думая, который отчаянно хотел проявить себя, и не полу-маггла, полу-сломленного мужчину, которым он был в Лондоне. Где-то между этими воюющими половинами он стал Профессором Люпином; сдержанным и серьёзным, предлагающим поддержку везде, где мог.