Ржавый замок с трудом поддается. По комнате разносится пронзительный жестяной скрежет. Почему-то мне кажется, что он подобен железному привкусу собственной – или чужой – крови.

Дверь отперта. Я бы многое отдал, чтобы задержаться здесь хоть на секунду. Печаль доктора отныне всегда будет со мною… Однако выхода нет – я изгнан; время отправляться обратно.

– Постойте! – раздается за спиной спасительный голос. – Как ни печально, но вы – моя последняя надежда; а посему я уступлю и расскажу историю – самую важную историю всей моей жизни. Прошу вас, слушайте ее, не перебивая. Однако, прежде чем я начну, поймите: вы – лишь реминисценция, повторение прошлого; а значит – мой шанс исправить содеянное.

Радость и успокоение разливаются по изнуренному телу. Это победа: наконец-то я узнаю мотивы действий Энлилля.

– Доктор, я рад, что вы передумали! Обещаю – буду нем как рыба!

Энлилль кивает. Голос его звучит тихо и отстраненно, словно опасаясь собственной силы:

– Молодой человек, скажите, вы верите в идею бесконечного цикла – петли времени, замкнутого, порочного круга? Верите в то, что мы обречены раз за разом повторять содеянное, собственные роковые ошибки? Представьте: все, что было, – случится вновь позже; и хуже того – будет происходить бессчетное число раз. Вас это не пугает?

– Энлилль, где-то я уже слышал подобные речи… Наверное, от Ламассу. Ад – это бесконечное повторение. Нет, меня это не пугает – есть вещи куда более страшные. Тем более я не верю в подобную… хм… эзотерику. И не понимаю, как можете верить в нее вы – человек науки, доктор, творец!

– Спасибо! Приятно слышать, что хоть кто-то еще почитает меня за Творца… Но я верю – верю, ибо абсурдно. Credo quia absurdum[13]. Знаете, каждый день я смотрю из окна – и не на вишневый сад, как вы давеча выразились, а на весь окружающий мир. И что же я вижу? Кромешный туман, пелену колкого ледяного дождя, подобно лезвию ниспадающего с темного небосклона; тускло просвечивающую сквозь тучи Луну багрянистого, кроваво-алого цвета; блеклое Солнце, сокрытое за облаками; вижу людей и их мелочные склоки, несчастья, обиды; вижу, как молния бьет в горизонт, и тот на мгновение озаряется светом… И все это – все! – шепчет мне, что окружающий мир вечен: он был всегда – и будет существовать бесконечно. Следовательно, когда-нибудь повторится и прошлое; все обстоятельства сойдутся в точности так, как было некогда прежде. Я много веков посвятил изучению древних трактатов – но нигде не нашел опровержения сей навязчивой мысли.

Говорят, в незапамятные времена миром правило древнее первозданное божество – возможно, сам Дьявол, непознаваемый, могущественный, безначальный и беспредельный. И было у него великое множество имен, но единственное дошедшее до нас – Баал-Зевул, если, конечно, это не сказки… «Печальный Демон, дух изгнанья, Летал над грешною землей». Но время шло, и Баал-Зевул умер – упокоился в жерле гигантского вулкана, опаленный и разгневанный на бренность своего бытия. Хотя кто-то считает, что Нечистый жив и поныне… Впрочем, я предпочитаю первый вариант – Gott ist tot[14]. Краток век богов в наше время!

Энлилль, забывшись, с размаху бьет ладонью по-старому, полуразвалившемуся, непонятно откуда взявшемуся креслу, и оно издает тихий, жалобный стон, поднимая в воздух облака пыли.

– Доктор, ну что вы? Аккуратнее! Не то бедное кресло по-мрет, как герой вашей истории. Баал-Зевул, конечно, Бог, но зачем же стулья ломать? А если серьезно – я до сих пор не понимаю, к чему вы ведете!

Энлилль раздраженно вздыхает.

– Имейте терпение! Молодой человек, я пытаюсь донести до вас, что даже у Баал-Зевула было свое Слово – именно оно и лежало в начале. И суть его состояла в том, что повторение неизбежно; это и есть главный и единственный принцип, первоэлемент бытия.

Знаете, в чем ваша проблема? В том, что вы – равно как и Дункан, и все остальные – по-прежнему находитесь в плену объективности, в поисках навязчивой причинно-следственной связи, которой в нашем мире нет и, более того, быть не может. Все категории, коими вы мыслите, всё, чем дышите и живете, несет на себе гибельную печать веры в наличие строгих – пускай пока и неразгаданных – правил и закономерностей. Глупо! Отбросьте, наконец, желание действовать рационально, смотреть на мир трезво и рассудительно! Положитесь на свет бытия и дарованную каждому из нас интуицию – и обретете спасение. Вы есть альфа и омега, я же лишь тот, кто, помогая другому – в данном случае вам, – вытаскивает себя из болота… Однако я вас уже утомил – а потому к делу! Время истории!

Мысль моя будто застыла. Как и я сам, она потеряна, поражена, недвижима… Я смотрю на Энлилля и вижу перед собой полусумасшедшего, отчаявшегося человека. Каждый из нас безумен по-своему. Я не понимаю ничего из сказанного им: куда он клонит? на что намекает? чего хочет добиться? Мне кажется, доктор живет внутри собственного, ни на что не похожего мира, и проникнуть в него можно лишь во сне или, хуже того, в бреду, растворившись в галлюцинации.

Между тем Энлилль, глядя на меня исподлобья, решается наконец перейти к сути рассказа:

– Должно быть, вы слышали от нашего доблестного следователя, что уже много столетий у нас не было нераскрытых убийств и преступлений – не считая, конечно, восстаний, регулярно сотрясающих основы и терзающих многострадальное тело Ландграфства. Впрочем, судя по новостным сводкам и лживым сообщениям канала Gorod Today, ничего подобного нет и в помине: недовольства и фронды вовсе не существует – точно так же, как нет и повстанцев, а значит, и жертв среди них. По крайней мере, так утверждают Соловей, Симония, Киссельман и иные авгуры, щедро прикормленные Министерством правды и пропаганды. А Курфюрст свято верит – или делает вид, что верит – в им самим сочиненные сказки. Замкнутый круг; паутина лжи и обмана – в ней и древний демон Баал-Зевул почувствовал бы себя идиотом… И вся эта свистопляска длится уже веками.

Точнее сказать, длилась – ибо конец ее близок, и связан он, естественно, с вами. Все просто: столетия следовали за столетиями, беспросветные, похожие одна на другую ночи сменялись не менее однообразными, тусклыми днями – история текла размеренно и неторопливо, пока, наконец, не случилось нечто: убийство – нераскрытое, таинственное, невозможное. Увидев вас – умирающего, страждущего, обвиненного, – я внезапно осознал, что все это уже происходило когда-то; все уже было – только слегка по-другому, в иных декорациях и с иными действующими лицами. И понял я, что цикл завершился, и вновь мы в начале начал.

Не сомневаюсь, что вы считаете все это бредом: глаза преисполнены скептицизма, а слова, которые вот-вот слетят с языка, будут сочиться неверием, а быть может – и ядом. Однако дослушайте, умоляю! Не прерывайте! Откровение требует тишины, смирения и покоя!

Дыхание Энлилля становится все более глубоким и частым.

– Мириады веков назад я столкнулся со случаем, подобным вашему, – и кончилось все это плохо. Безнадежно, непоправимо, чудовищно плохо! Особенно для меня – ибо человеком, утратившим память и подвергшимся незаслуженным гонениям и оскорблениям, был мой собственный Сын – возлюбленный, единородный, единосущный, дорогой, ненаглядный мой Но́эль Майтре́а. Тридцать три года, до самой его смерти, я смотрел на Него и видел перед собой надежду обреченного мира, будущего спасителя и избавителя – и, поверьте, на то были свои основания! Я не просто любил Его – нет! Я гордился, восхищался Им, как восхищаются собственным непревзойденным творением – совершенным, удивительным, неповторимым.

Тогда я еще не был врачом, да и не помышлял об этом – я работал плотником и одновременно Главным, или Великим Архитектором Вечного Города. Последнее казалось мне особенно интересным – только представьте, молодой человек, что́ может быть созидательнее, прекраснее архитектуры, подлинного проектирования мира, возведения светлого и счастливого будущего. Иногда, в мистическом экстазе, мне даже казалось, что я способен творить прошлое – и кто знает, какова была доля самообмана, иллюзии в этих пленительных мечтах и видениях.