В груди пробуждается терпкое разочарование: долгий путь был проделан напрасно. Энлилля нет… Скользкая нерешительность выползает из темных щелей и заставляет меня сомневаться. Что теперь делать? Уйти – и оставить вопросы, копошащиеся у меня в голове, как есть – без ответа? Нет, это хуже, чем просто забвение; это ад бесконечной тревоги, сожаления об упущенном шансе.

Однако делать нечего, такова уготованная мне участь: Энлилль выскользнул из моих рук; ждать его – глупо. Внутренний голос шепчет, что пора возвращаться – и бежать, бежать подальше отсюда, покуда есть силы.

Глаза привыкают к тьме – но что они видят? Все то же: призрачно мерцающий абажур; вековечную пыль на каменном холодном полу; блестящую паутину, опутавшую ножки старинного столика. Паук бесстрашно вершит свое дело; впрочем, кого ему здесь опасаться? В окружающее меня царство полумрака с начала времен не проникал ни один луч света.

Что ж, я возвращаюсь ни с чем – пора признать поражение. От духоты кру́гом идет голова; я делаю шаг назад. На ощупь, с трудом, нахожу ручку двери. Когда выйду обратно, нельзя подать виду; нужно обязательно скрыть от Йакиака, что все мои надежды пошли прахом, иначе утрачу над Малышом всякую власть.

Но что это? Пораженный внезапным испугом, разум отказывается верить: ручка не поддается, дверь наглухо заперта! Я дергаю ее снова и снова; страх остаться здесь навсегда парализует мою волю. Как рыба в сети или зверь в кровавом капкане, я чувствую себя загнанным в угол.

Наваждение… Почему я так паникую? Это же просто дверь, ее можно выбить – но ужас не позволяет мыслить разумно. Кажется, стены начинают сужаться… В ушах моих шум, руки трясутся; со всей силы я налегаю на дверь, пытаясь прорваться наружу – и останавливаюсь, внезапно услышав за спиной знакомый сонно-меланхолический голос:

– Ааа, пациент! Добрый вечер! Оставьте многострадальную дверь – она мне еще пригодится. Что вы так испугались?

Потрясенный, я оборачиваюсь. Комната по-прежнему пуста, но звук ведет меня, подсказывая, что в темном дальнем углу, совершенно непроницаемом для взгляда, говорит и шевелится нечто. И это, конечно, Энлилль. Все то время, что я молчал и озирался, а затем ломился в наглухо закрытую дверь, он, наверное, с любопытством наблюдал за мной – наблюдал и смеялся.

– Добро пожаловать в мою скромную, гостеприимную обитель! Чувствуйте себя, как дома. Что привело вас сюда? Хотя дайте-ка угадаю: вы собираетесь покинуть Больницу и пришли воздать мне должное. Так сказать, по заслугам! Правильно?

– Энлилль, черт возьми, откуда вы взялись? Напугали до смерти! – Снаружи мне чудится звонкий смех Ламассу. – Да, все верно, вы угадали! Сегодня планирую выписаться – хочу иной, спокойной, размеренной жизни.

Мягкий, усталый взгляд доктора не выражает почти ничего – лишь напряженное внимание и, кажется, толику грусти. В сумраке комнаты я в очередной раз ощущаю, как глаза его, подернутые поволокой, начинают менять цвет. И почему я не замечал прежде, что он похож на сытого, умудренного опытом хамелеона?

– Надежды, мечты… Молодой человек, очнитесь, вы со всех сторон опутаны своим прошлым. Спокойная жизнь осталась позади. Неужто вы думаете, что выписка из Больницы хоть что-то изменит? В каком-то смысле вы всегда были здесь и навсегда останетесь в Городе – по крайней мере, до тех пор, пока не поймете, что именно привело вас сюда. А вы, естественно, не поймете – и потому вновь и вновь обречены повторять содеянное.

Несколько мгновений я стою молча, пытаясь понять, каким образом вывести доктора на чистую воду. Холодно… Пальцы немеют. «О закрой свои бледные ноги».

– Доктор, я ценю вашу способность изъясняться красиво. Однако хватит болтать ни о чем. Я действительно пришел попрощаться.

– Воля ваша… Только знайте: лично я против выписки из Больницы. Вы еще слишком слабы, а снаружи может произойти все что угодно. К тому же вас до сих пор мучают кошмары, бред неотличим от реальности. Ни тело, ни душа не готовы к внешнему миру. Оставайтесь – и все будет в порядке.

Я улыбаюсь.

– Мне кажется, вы преувеличиваете степень моего нездоровья. Посмотрите, сколь долгий путь я проделал, дабы встретиться с вами! Будь я болен, умер бы по дороге.

Энлилль усмехается.

– А как же иррациональные страхи? Ведь они никуда не делись… Вон как вы испугались, когда не сумели открыть дверь. Думаете, это нормально?

– А почему нет? Иррациональные страхи – это наша реальность; то, что определяет каждого из нас как Человека. Как часто, стоя на высоком мосту, посреди пепельных облаков, или на крыше гигантского небоскреба, на горе или заброшенной лестнице зиккурата, мы ощущаем внутри себя пустоту, бессознательный страх – ужас, небытие, беспокойство. Захватывает дух; мы боимся не кого-то, не несчастного случая, не происшествия или случайности – нет! Мы боимся себя; боимся, что еще миг – и, сломя голову, ринемся вниз, в пропасть; прыгнем добровольно, без чьей-либо помощи и подсказки… Мы сами себе звери – и только осознание этого факта и превращает нас в Человека.

Энлилль ласково улыбается.

– Глубоко! Но меня вы не убедили.

– И не пытался… И вообще, я искал вас, чтобы задать пару вопросов. Скажите, вы ведь не против?

Доктор кивает.

– Нет! Я весь внимание!

– Замечательно! Энлилль, хочу прояснить один важный момент, который чуть было не стал для меня роковым во время допроса. Давеча вы сообщили, что машина сбила меня на перекрестке набережной Тиамат и улицы Скорпиона. И я, к сожалению, это прекрасно запомнил, а затем безрассудно повторил в разговоре с Дунканом Клавареттом. И оказалось, что все это ложь, что я попал под машину в ином месте – возле моста Двенадцати Пороков.

Так вот скажите, дорогой Энлилль, какой из оных пороков сподвиг вас сообщить мне одно, а следователю – совершенно другое? Неужто не понимаете – вы дали Дункану Клаваретту зацепку, намек на мою причастность к убийству… Зачем? Не изволите ли объясниться?

Со скучающим видом доктор берет со стола пыльную чашку.

– Не хотите ли чаю?

– Нет, я хочу услышать ответ!

– А я выпью.

Он начинает медленно, не торопясь, мешать чай серебряной ложкой. Добавляет кусочек сахара, чуть-чуть молока. Пробует. Не очень! Нужно еще сахара, и снова размешать ложкой…

Специально тянет время – думает, что ответить. Наконец собирается с мыслями.

– Молодой человек, ваш вопрос мне понятен. Позвольте я сяду – в ногах правды нет. – Опускается на табуретку. – Все просто: ответ лежит на поверхности. Дело в том, что я хотел проследить за вашей реакцией. Если бы вы симулировали амнезию, то непременно бы выдали себя, услыхав ложные сведения. Удивление, страх, непонимание – их так просто не скроешь! Это был своего рода психологический эксперимент – тест, если можно так выразиться.

– Великолепно! Так вы у нас, стало быть, еще и психолог. И что? Каковы результаты?

– Они превосходны: никаких признаков симуляции я не увидел.

– А вы действительно рассчитывали, что сумеете прочесть меня, как открытую книгу? Наивное предположение, глупый поступок – и в итоге полный провал, поскольку теперь Дункан подозревает нас обоих. Замечательно вы все провернули! По крайней мере, теперь вы точно уверены в моей невиновности?

Энлилль укоризненно качает головой.

– Что вы! Конечно же, нет! Эксперимент убедил меня лишь в том, что вы не врете насчет амнезии. А вот убийца вы или нет – неизвестно!

– Отлично, пусть так! Но скажите, каким образом вы сумели во всех подробностях описать Дункану место, где меня на самом деле сбила машина?

Доктор тяжко вздыхает.

– Очередной нелепый вопрос! Мост Двенадцати Пороков знаком мне не понаслышке. Он – антипод нашей Больницы. Это порождение скорби возведено много веков назад по приказанию Деменцио Урсуса и с тех пор ярко горит во тьме нескончаемой ночи. Когда пойдете обратно, выгляньте мельком в окно – увидите его силуэт: он похож на маяк, что возвышается посреди безысходности. Мост – пристанище для всех потерявших надежду; место, где можно наложить на себя руки…