А сегодня я, спустя долгие годы, кажется, понял, что значит — заниматься тем, что тебя наполняет. И это оказалось настолько неожиданным и тревожащим, что желание поделиться с Вами, мистер Малфой, превысило необходимость ко сну и исполнению своих насущных задач.

Я провёл около часа, наблюдая за стихией. Природа всегда вызывала во мне интерес и обращала на себя моё внимание, но никогда я ещё не испытывал подобного «наполнения». Возможно, никогда ещё я не мог полностью окунуться лишь в одно только созерцание. Но я постиг истину в том, что человек — лишь песчинка в часах мироздания, и уходил преисполненный силой, счастьем, энергией, надеждой, хоть к этому не было особенной причины. Лишь картина перед моими глазами и тишина, давшая мне шанс услышать себя иначе. Честнее и наивнее, а возможно взрослее.

И в эту минуту я не могу не задаться вопросом, что бы Вы испытали, стой Вы рядом со мной сегодня. Я знаю, без малейшего намёка, откуда во мне такая уверенность, что Вы не остались бы равнодушным. Но в чём было бы оно — это неравнодушие? В отвращении или же восхищении? А может в покое, том же, к которому пришёл и я… Я хотел бы разделить с Вами этот момент, этот час, эти эмоции… Наша встреча на фестивале в прошлом году вызывает во мне ностальгию и печаль. Ваше затворничество мне более чем понятно, и даже близко, однако желание видеть Вас таким, каким увидел Вас во Франции, невероятно по своей силе. Вы красивы, Драко, не только лишь образом, что выбрали для выхода в свет. То, как живут Ваши глаза, когда Вы смотрите на мир без давления Вашего прошлого, внимая эстетику и шарм искусства, это само по себе уже творение, не имеющее сравнения среди людей. Лёгкость и пластика движений завораживает. Я был не единственным, кто обратил такое внимание на Вас… И мне сложно передать словами, насколько мне польстило, что ответного внимания удостоился лишь я… И вновь срываясь на фатальную искренность, скажу ещё одно: Вы будите во мне зверя… Когда я вижу, что кто-то касается Вас много смелее меня, когда наблюдаю, как кто-то приветствует Вас поцелуем в щёку или объятьями, внутри у меня разверзается вулкан. Который погасить может лишь лёд разума — если хоть слово лжи случится меж нами, всё будет напрасным. Вы, Драко, единственный, кому я никогда не лгал, даже я не вхожу в этот круг лиц, ибо себе я лгу ежедневно.»

Только спустя несколько лет Малфой узнал, что тогда Гарри говорил о Норвегии, о фьёрдах. Он вскользь заметил, что не остался бы равнодушным — он ненавидел бы всей душой ветер, и сырость от моря, и холод. Ненавидел бы за то, что каждая минута наедине с этой красотой приносит такие муки. Поттер ответил, что Малфой похож на фьёрды.

Драко выхватывает ещё одно письмо из списка и краснеет от воспоминаний. Они вспыхивают ярко и смущающе.

«Ты был так далеко, Драко, в тот момент, когда я видел тебя в своём никчёмном пошлом сне, ты был в моих руках, но так далеко от меня. В то же время сегодня, когда ты прикасался к себе на этом чёртовом подиуме, в пяти метрах от меня, ты был моим, ты был ближе, чем в нашу первую встречу, когда я коснулся твоей ладони и не знал, как найти силы, чтобы отпустить. Сегодня ты делал это для меня, ты был для меня…

Я никогда не видел чего-то более интимного и невинного, чем твоя рука с мелькающей в кулаке головкой, скрывающая почти всё, кроме самого явного. Я никогда не был этим человеком, Драко, — тем, кому нравится наблюдать, но, Бог свидетель, я не мог отвести от тебя глаз, и я клянусь, если бы в зале был хоть ещё один зритель, я убил бы его. Я вырвал бы его глаза, я отрезал бы ему язык, потому что в ту секунду, Драко, ты был только моим. И никто не должен больше видеть это, или иметь возможность рассказать об этом, я варвар, Драко, но я не допускаю мысли о том, что кто-то имеет даже десятую долю такого шанса.

И я благодарен тебе за мудрость — не уверен, что будь между нами расстояние меньше, я смог бы удержать свои руки при себе, закончив всё, не давая себе шанса на отступление, мои желания глупы, Драко. Я понимаю, понимаю, что ты сделал это для себя, прежде всего для себя, но я не могу перестать думать о том, что ту мелочь, что ты попросил взамен, ты мог бы спросить у каждого второго гостя в твоём клубе, но попросил у меня.

В мой день рождения, Драко… Я буду думать, что ты хотел сделать мне подарок. Я буду думать так, и не смей меня разубеждать. Ты хитёр и изворотлив, ты нашёл способ сделать нас ещё ближе, не изменив наших договорённостей. И я … тобой восхищаюсь — это всё, на что у меня хватит смелости и трезвости, потому что быть в этой постели одному, после того, что ты сделал для меня, что ты для меня открыл — это жестоко и жалко — быть здесь одному. Но я не променяю это одиночество на одну ночь, Драко, я не смогу. Потом не смогу, и я надеюсь, что это ложь, потому что иначе я клиент психиатрического отделения.

Я не знал, что меня ждёт на арене. Знал, что это ты, мечтал, что увижу это тело без лишних тряпок — да простит меня твой безупречный вкус и все дизайнеры, кто постарался над твоим гардеробом. Я ожидал разврата, Драко, ожидал, что твой подарок удовлетворит мою похоть. Я мелок, почти ничтожен в своих фантазиях, потому что меня ждало куда большее — твои глаза. Твой голос, когда ты произнёс моё имя. Я думал, мне показалось. Я думал, что слышу желаемое лишь в своей голове, но ты повторил это, глядя мне в глаза. Ты повторил это, отдавая мне свой момент безраздельного, единоличного удовольствия, и одно твоё слово — куда более мощный афродизиак, нежели все грязные разговорчики других. Так было всегда, Драко, одно твоё слово…

Это лучший подарок, что был у меня когда-либо. Я не забуду его. Никогда. Я помню каждый твой изгиб, каждое твоё движение, хотя на тебе было так много одежды… Но никакой шёлк не сравнится с твоими волосами, никакие камни не могут светить ярче твоих глаз. Драко, этот чувственный танец с таким ошеломляюще интимным завершением я не забуду никогда. И я бы продал душу дьяволу за то, чтобы поцеловать твои распахнутые влажные губы после финального стона — никакая музыка не затмит этот стон, — но дьявол — это я сам. Ибо мои же слова запретили мне это. И я зол и разбит, что сейчас мои простыни холодны потому, что когда-то я был достаточно глуп, чтобы подумать, что мне хватит лишь твоего тела. И я вынужден довольствоваться одной только душевной близостью, осознавая теперь точно, что без этого я пуст. Однако твой адалисский подарок останется со мной навечно».

— Папочка… Ночь на сегодня завершена…

— Спасибо, Панси.

— Что?

Папочка закрыл переписку и повернулся к девушке.

— Цифры на сервере, подсчитаешь с утра. Анна разобралась с чёрной комнатой?

— Да, Папочка. Кто-то пытался подключить свою камеру к нашей инфракрасной, чтобы отнести презент-воспоминание домой. Выясняем. Но на ощупь это сделать непросто. Так что провал обеспечил и заглушку сети. Всё уже налажено. Она пыталась с тобой поговорить, но у тебя был гость в ту ночь…

— Я понял, Панси. Ты свободна. Что-то ещё?

— Ничего, — быстро ответила девушка, но потом всё же решилась, — Не за что, Папочка. Ты же знаешь, это мой дом.

Дверь за ней закрылась, а Драко ещё раз проверил почту. Ничего.

Поттер пришёл в его кабинет как гость клуба. За него поручился мистер Уай. Однако, увидев Папочку, решил побеседовать подробнее. Почему Драко согласился, он и сам не понял. Просто настроение было ужасным, этот мужчина с глазами цвета яркой морской зелени выглядел до жути самоуверенным, и хотелось поставить его на место. Их рукопожатие было неприличным. Чуть дольше, чуть мягче, слишком похожим на предварительные ласки. Однако Поттер не спросил его ни о чём, кроме того, радует ли Папочка гостей своим присутствием на арене. Драко привычно ответил, что он эту магию создаёт, и что новенький не может себе его позволить. На что Поттер аккуратно отложил ручку и ответил только: «Посмотрим».

Вторая их встреча произошла здесь же, однако в совершенно других обстоятельствах. Была пятница. Драко оказался в офисе лишь потому, что вынужден был срочно распорядиться о новом банковском ключе, и это было не случайно.