— Нет, Драко, не надо… Мы оба знаем правила, которые установили. У нас были причины на это. Я вернусь, но не могу сказать, когда. Я вернусь, и мы всё решим, мы это закончим…

— Обещай! — потребовал Малфой, понимая теперь, что это не должно становиться прощанием. Что цена за ночь с ним превращается в слишком дорогую — и Драко не уверен, что готов принять его жизнь в качестве оплаты. Но едва ли любое слово сейчас что-то изменит. Кроме этого: — Обещай!

— Я вернусь, — глаза спокойные, но на дне плескается сумрак эмоций. Он подносит их сцепленые руки к своим губам, и касается его кисти призрачным поцелуем. Драко зеркалит его, тянет руки на себя и возвращает ему такой же, едва ощутимый поцелуй. Всего лишь сухие губы на костяшке указательного пальца, но Гарри вздрагивает, прикрыв глаза. — Я вернусь, обещаю.

========== Часть 5 ==========

Субботнее представление прошло безукоризненно. Панс сменила свой эпатажный образ тигрицы на охоте на деловой костюм, и сама решала большую часть вопросов. Все знали, что произошло в среду. Некоторые даже слышали угрозы мистера Эр, и то, что он исключён из списка клиентов, вызвало и облегчение и напряжение. Папочка разбирался с теми тремя клиентами, за которых поручился мистер Эр. Они были и удивлены таким личным отношением, и польщены, и немного напуганы. Папочка был беспощаден, рассказывая заново о правилах клуба, о штрафах и последствиях. Его глаза сверкали такой яростью, когда он подробно описывал повреждения Тео, без ссылки на Нотта и Риддла конкретно, но его звенящий голос, произносящий запрет на продолжение полового акта в случае наличия разрывов анального прохода, в случае отсутствия сознания у работника его заведения без предварительно озвученного намерения, требование вызвать помощь в случае отсутствия сознания работника более двух минут, вызывал желание забиться в самый дальний угол его кабинета.

— Я искренне надеюсь, что вас с мистером Эр объединяет лишь тот факт, что он за вас поручился. На сегодня вы лишены возможности пригласить кого-то в приват, однако со следующей нашей встречи вы можете чувствовать себя свободно. Господа. Долгой ночи.

— Бесконечной, Папочка.

От мистера Поттера не было вестей. И Драко волновался. Сильно. Он не мог загнать это волнение куда-то, откуда оно не будет ему мешать. Его даже не так беспокоило то, что уже через четыре дня здесь снова может появиться этот зверь. Его не впустят в зал. Но он может устроить скандал, или вызвать полицию под любым предлогом. Это не пугало Малфоя. Однако ярость мистера Эр могла стать сокрушающей, когда он поймёт, что слова Папочки не были пустым звуком, и что будет тогда, он мог только догадываться. Война с таким человеком для Драко была заведомо проигрышной, потому что власть и ресурсы его были устрашающими. Но вряд ли Риддл смог бы устроить какие-то серьёзные репрессии ночью, а с мелкой истерикой у входа в зал в виде вызова копов Малфой бы справился.

Он не был идиотом, всё было законно до определённой степени. А пока господа полицейские будут пытаться войти, всё, что выходит за рамки законных развлечений, очень быстро превратится в законный аналог. Правила клуба существовали не зря. В том числе отсутствие алкоголя, чтобы каждый гость, услышав предупреждение, мог понимать, что происходит, и обезопасить себя и заведение правильными действиями. Этого никогда ещё не случалось, но Папочка был готов к любому развитию событий. Драко не был. Не сейчас. Гарри не писал ему. С того самого непоцелуя.

Это не было чем-то необычным. Порой они и на несколько недель откладывали следующее письмо. Был период, когда они за год обменялись едва ли пятью сообщениями. Тот год был тяжёлым, письма были наполнены непростыми эмоциями, но и те три письма, что получил Драко, оказали такую поддержку, какой он не видел в лице ни одного из своих знакомых.

Драко ещё раз просмотрел свою почту, и не выдержал соблазна пролистать переписку с Гарри.

«Ваши глаза, Драко, заставляют меня раз за разом вспоминать шторм, который застал меня в юности во время путешествия в Северную Ирландию. Море было таким живым, сильным, монументальным, но в то же время изменчивым. И каждый раз я вспоминаю что-то новое, глядя в них. Я не знаю, верить ли мне своим глазам, потому что вижу невозможное… Иногда Вы дерзкий, порывистый, Ваши острые комментарии режут не хуже катаны, но ветер меняется… Меняет моё море… И Вы теперь покладистый, покорный и жаждущий одобрения… Мне кажется: что-то из этого иллюзия, но я теряюсь в догадках, что я лишь хочу увидеть, а что вижу на самом деле… Это сумасшествие, Драко, это сумасшествие…

Вы часто цитируете классиков, я же помню лишь смысл их высказываний, теряя цитату. Но вы поймёте меня верно, когда я скажу, что бездна стала мне ближе и понятнее рядом с Вами. Я никогда не был трусом, и гордился этим. Однако сейчас понимаю, что страх — это полезное чувство; я же презрел его и оказался в дураках. Мне стоило бояться, Драко, но теперь поздно. И всё же…

И всё же я учусь на своих ошибках, признавая своё право на опасения, и всё равно бездумно, безрассудно, неисправимо бесстрашно признаюсь Вам — я вижу Вас во снах. Чаще, чем мне бы хотелось признавать это, реже, чем мне бы этого хотелось…»

Драко помнил, что несколько ночей думал над ответом, а потом понял, что не может. Не смеет ответить на такие слова. И отложил беседу. Он перечитывал это письмо иногда, но слова не складывались в предложения. В итоге он решился рассказать о том, к чему привело его это сообщение, иначе. Написал о своём первом столкновении с морем. Другим морем — эмоций и чувств, описывая свою жажду иносказательно, вскользь лишь намекая на того, кто стал его проводником к этому морю. Назвал несколько любимых поэтов, которые много лучше и образнее его могут выразить то, что Драко сказать не в силах.

Несколько недель ожидания ответа на это письмо были вознаграждены знакомством с чувственными, томными строками, от которых воображение Гарри дополнило его сны новыми картинами. О чём он и написал:

«Обязан признаться, мистер Малфой, что, несмотря на более чем достойное образование, никогда не считал поэзию достойной своего внимания. Возможно, опыт делает нас восприимчивее, но мне видится, что требовалось лишь получить рекомендации к прочтению от нужного человека.

По своей безразличности к тонкостям авторства я всегда полагал Рочестер направлением похабной литературы того времени, а не фамилией лишь одного поэта, но откровения Этериджа более не дают мне шанса на покойный сон. Я покорён творчеством классиков, которым Вы поделились со мной, испытывая глубокую благодарность к Вам за то, что открыли для меня этот мир. Я преклоняюсь перед Вашим выбором. Таким откровенным… Я знаю — Вы не сомневаетесь, что дав мне своё позволение, увидите меня на коленях перед Вами, но я страшусь этого сейчас, в эту минуту, куда больше, чем того, что жажда моя никогда не будет утолена. И я вновь признаю себя безумцем перед Вами, и вновь не боюсь этого…

Порой мне кажется, что при личной встрече я смогу говорить так же смело, как и в письмах. Однако в реальности оказываюсь умнее: мы говорим с Вами взглядами (наше безмолвное общение даёт нам повод задуматься о следующем письме), и позволяем теме разговора оставаться невинной и далёкой от той глубины, что пропитывает здесь каждую строчку… Что будет, если однажды я скажу это вслух?»

Это было так давно написано, но вопрос всё ещё звучит в голове Драко. Имеет ли смысл говорить вслух известное? Изменится ли оно от этого? И Драко знает, что да. Каждое слово имеет титанический вес между ними. Тот, что даёт дышать полнее и глубже, тот же, что приносит тяжесть от осознания, что каждое слово значимо, даже то, что было сказано в самом начале, в первую встречу, в первом письме…

Драко не сразу понимает, что перед его глазами следующее сообщение, но уже читает и вспоминает, как впервые увидел это в Гарри — жажду неодиночества, такую знакомую ему самому.

«Моя не очень добрая, но всё равно хорошая знакомая сказала мне однажды, что секрет её счастья в том, что она занимается только тем, что её наполняет. Не буду раскрывать её профессии, но это звучало абсурдно и неправдоподобно — что бы ни значило её «наполняет». Мне было двадцать два, и я тогда видел счастье в совсем других вещах. Они оказались быстротечными и проходящими без какого-то следа в будущем, но я не разочаровался, принимая свою молодость такой, какой она была.