– А ты откуда?

– Из Ленинграда.

– Опаньки! – отреагировал полулысый Славик. От Вовки, что ли?

– Почти, – призналась Катя.

– Значит, так, – вмешалась мама Владимира, гораздо более прозорливая, чем отец. – Иди в ванну, умойся, ты наверняка голодная. Ведь ты с поезда к нам?

Катерина не только умылась, но залезла под душ, благо чужое полотенце все еще держала в руках, а когда вышла в комнату, на столе уже лежала скатерть и стояли давно забытые домашние яства. От запахов кружилась голова и щекотало в носу.

– Ну, а теперь давай с самого начала. Как тебя зовут? – Спросила хозяйка, когда гостья отвалилась на спинку венского стула.

– Катя Измайлова.

– Замечательно. А меня – Мира Мироновна. Это папа Володи, Владислав Игнатьевич. Рассказывай, зачем пожаловала. Только не ври.

И Катерина, как на духу, поведала свою грустную историю, даже про жуткий поезд «Ленинград – Краснодар» не забыла упомянуть. Ответное слово взял военный прокурор, по совместительству папа.

– Ты, конечно, дура. И не перебивай! Ради парня так вляпаться, чтоб еще и на зону угодить, это совсем без головы нужно быть.

– А… – сказала Катя.

– Б, – передразнил Владислав Игнатьевич. – Молчи лучше. Я своего сына не защищаю, но вы друг друга стоите. Ты чего хочешь, за Вовку замуж?

Катя радостно закивала.

– Вот уж не посоветую…

– Она к тебе не за советом приехала, – вмешалась Мира Мироновна. – Правда, девочка?

Та опять принялась кивать.

– Что ты все головой, как лошадь, прядаешь?! – возмутился несостоявшийся свекор. – Разбирайтесь тут сами, я пойду коньяку выпью, – и вышел из комнаты.

– Славик, лучше водочки, а то давление упадет, – вслед ему посоветовала Мира Мироновна и поплотнее села на стуле. – Я так понимаю, что идти тебе некуда и ты хочешь какое-то время пожить у нас?

Теперь Катя не могла остановиться кивать и вела себя, как китайский болванчик.

– Только я тебя предупреждаю, что мы через некоторое время отсюда уедем. Не кивай! Ты-то без нас куда денешься?!

Катерина успела чуть запрокинуть голову, как Мира Мироновна тихо простонала:

– Господи, это же балаган какой-то… Иди переоденься, я тебе здесь постелю.

Вещей, естественно, не было никаких – разговор утратил смысл. Ночьюв спальне между супругами Вольновыми шло оживленное обсуждение произошедшего, а попросту говоря, подбор вариантов на тему, что делать со свалившейся на голову гостьей.

– Не могу я ее выгнать, – говорила Мира Мироновна, – она же беременная!

– Отошлем ее к Вовке, – предлагал Владислав Игнатьевич.

– Это то же самое, что выгнать!

– Да я понимаю, – не сдавался муж, – но с нами- то что будет? В любую минуту могут прийти документы, не в Израиль же ее с собой брать.

– Можно оставить ей эту квартиру!

– Мира, если мы ее не продадим, нам не хватит денег.

– А так мы обречем на погибель и девочку, и ребенка! Документы еще не скоро придут, давай думать, – взмолилась жена.

– О чем думать, о чем?! Ты только мной командовать можешь, а никакой мало-мальской ситуации разрулить не способна. У меня впечатление, что я нахожусь в таком ладненьком, складненьком дурдоме: какая-то Катя, какой-то ребенок… Вырастили Дон-жуана на свою голову! Мало того, что мы этого великовозрастного балбеса содержим, так давай еще всех его девок себе на шею сажать!

– Тише, Славик, тише, Катя может услышать.

– Катя? А может, она и не Катя! Ты у нее документы проверяла?

– Она справку об освобождении показала.

– Господи, – охнул Владислав Игнатьевич, – она еще и без паспорта! Мира, ее в Ленинграде искать будут, она должна была в милиции отметиться!

– Вот именно, – подхватила жена, – а она к нам поехала, у нее никого нет. И денег нет… Я еще удивляюсь, как она не в угольном ящике под вагоном до нас добралась.

– Какие угольные ящики, не говори абсурда! Такой способ передвижения я поледний раз видел только в фильме нашего детства «Армия Трясогузки снова в бою».

– Славик, прошу тебя, давай на «Трясогузке» и остановимся. Мне самой все это не нравится, но мы ее уже приняли, а значит, и обнадежили. Давай поступим по совести: съездим в Ленинград, ее дела уладим, заодно на Вовку посмотрим. У тебя же связи остались, ты только недавно в отставку вышел…

– Вьешь ты из меня веревки, Мирочка дорогая, – только и мог сказать Владислав Игнатьевич. – Гаси свет, утро вечера мудренее.

Когда на следующее утро поднялось горячее оранжевое солнце, все неприятности и недосказанности показались чем-то нереальным. Всем – и чете Вольновых, и Кате Измайловой. Все дружно позавтракали, прошлись по магазинам, зашли в женскую консультацию и милицию, а еще через день так же дружно отправились за новыми документами для Кати в город на Неве. Как раз с бумажными-то делами все обошлось как нельзя лучше, но предстоял еще разговор с Владимиром, который обещал быть малоприятным. Ко всеобщему изумлению, разговор получился теплым, родственным и замечательно безрезультатным.

– Дорогие мои, – сразу сообщил сын, – я так вам рад! – и расцеловал маму с папой и Катю.

– Не поняла, – сказала девушка.

– Так у вас все в порядке? – спросили родители.

– Ну, конечно, – развеял все сомнения Володя, – у нас у всех все в порядке. Катька пристроена, как я понимаю, от ребенка я не отказываюсь, но только давайте не будем его на меня вешать, и без того дел хватает.

Все онемели. И в полном онемении вернулись в Краснодар.

Жизнь, однако, продолжалась в соответствии с алгоритмом, который начертал им Владимир на прощание. Катя настолько освоилась, что с охотой взяла на себя многие хлопоты по хозяйству. Никто этому не препятствовал, только отслеживали, чтоб она не поднимала больше двух килограммов. А вот мытье пола даже приветствовалось: Мира Мироновна говорила, что рожать будет легче.

Роды действительно были несложными, без всяких фокусов – порвалась, не разродилась, замедленная родовая деятельность и т. п. – и совпали по срокам с получением документов из посольства и завершением многоступенчатых манипуляций Владислава Игнатьевича, преследующих одну цель: взять с собой Катю с ребенком в Израиль на постоянное место жительства. Саму Измайлову никто и не спрашивал, хочет ли она эмигрировать, отъезд считался само собой разумеющимся фактом. Никому из четверых не пришло в голову, что может сложиться по-другому. За неделю до отбытия приехал Володя, чтобы попрощаться, взять немного денег и сделать ребенку «козу».

На Земле обетованной все было замечательно, кроме ужасающей жары. Не страна, а пекло! Все ходят с бутылками ледяной воды – то отпивают, то прикладывают ко лбу. Обосновались в Беершеве. Городок маленький, уютный, вместо привычного асфальта выстлан плитками в елочку, почти что паркет, всюду девушки и парни в военной формес автоматами, – Катя понимала, что из-за непрекращающейся войны с арабами, но все равно ей это казалось театральным представлением. Она никак не могла взять в толк: если с арабами воюют, то почему они работают почти во всех кафе и свободно разгуливают по улицам. Вольновы, которых Катя вполне опосредованно считала уже своими родителями, только что мамой-папой их не называла, пытались провести, что называтся, среди нее политинформацию, но толку никакого не вышло. Катерина стала еще больше запутываться и махнула рукой на высокую политику. Кроме солдат, город был наводнен правоверными евреями (здесь их называли датишными) – женщины ходили в париках, а одежда прикрывало тело так, что не было видно ни одного миллиметра кожи. И это при сорокаградусной жаре! Глядя на них, думалось об узбеках в ватных халатах посреди раскаленной степи.

Совершенно не было нищих, этим Беершева выгодно отличалась от всех городов России. Но каждый день так хотелось домой, и именно в Ленинград, где идут дожди, где золотой шпиль Адмиралтейства упирается в небо, где все говорят по- русски! Поначалу она очень боялась своего безъязычия, но очень быстро поняла, что на русском говорит больше половины населения. Однажды, гуляя с маленьким сыном, Катя поняла, что забыла дома часы и сильно перепугалась, потому что кормить Мирончика надо было по режиму. Некоторые расхожие английские фразы помнились еще со школьной скамьи, и Катя обратилась к первому же прохожему, загорелому до черноты дядьке в шортах: