– Вызовем такси? – спросила я у дочки.

– Не-е-ет, – протянула она, – на троллейбусе. Ты сама сказала, что до Витебского вокзала транспорт идет.

– Такси тоже транспорт.

– Оно дороже.

Ксюшкина рассудительность и бережливость поражала, а иногда и смешила. В кого она такая? Разве что в дедушку, больше не в кого.

– В грязь и дождь – тоже дороже, – попыталась возразить я, но постоянный защитник – дед поддержал мою дочь.

– Правильно девочка говорит, не сахарные. А тебе лишь бы деньгами сорить.

Их двое, я одна, – пришлось идти на поводу у большинства.

Перед выходом из дома я сменила дочке прическу: собрала ее длинные светло-каштановые волосы в тугую ракушку на затылке, а заодно достала модную, взрослого фасона юбку, – чтоб ребенок произвел и внешне впечатление серьезного товарища.

– Мам, зонтик возьми, – напомнила Ксюшка.

– Вот это уж нет!

– Девочку промочишь, – тут же вмешался дедушка.

– Папа, либо я ее промочу, либо потеряю, выбирай!

– Ладно, иди без зонтика, – проворчал дед.

Ну действительно, этот зонт пока откроешь, пока закроешь… А Ксюху за руку держать надо.

Как только взобрались в салон троллейбуса, дочка тут же притормозила и стала дергать меня за рукав плаща.

– Давай проходи, – поторопила я ее, – там сзади еще люди.

– Мам! – лицо Ксюшки светилось восторгом. – Мам, смотри!

– Давай сначала сядем, пока места есть.

Мы сели прямо около дверей и дочка тут же указала мне на какое-то объявление.

– Читай!

– Читаю, – сказала я. – Здесь написано: «Требуются на работу водители I–II класса». И что?

– А то, что я уже могу зарабатывать деньги, – гордо заявил ребенок.

Всю последующую дорогу до Витебского вокзала мне пришлось рассказывать про шоферов, их классность и про то, что не для того я ее отдала учиться в школу при Педагогической академии наук СССР. Кажется, Ксения опечалилась. Я опечалилась еще больше, но промолчала. Меня пугала ее заинтересованность деньгами. Говоря «деньги – чеканенная свобода», Достоевский не имел в виду маленьких детей…

Дом всемогущего Иммануила Фомича оказался буквально в трех минутах ходьбы, и мы добежали, не промокнув. Дверь открыл сам хозяин. Это был парень моего возраста, и всесильность ему шла, «как Соеву пенсне». Я, кажется, понравилась ему еще меньше, судя по тому, как он протянул:

– Мама, что ли?…

– А вы ждали, что семилетний ребенок один к вам через весь город вечером поедет? – ответила я вопросом на вопрос. – Знакомьтесь, моя дочь Ксения.

Ксюшка переступила порог, встряхнулась, как собачонка, и поежилась, а я стащила с нее куртку, не дожидаясь пока хозяин предложит раздеться и пройти. В общем, в комнате мы оказались по своей инициативе.

– Царьгородский, – сказал хозяин.

– Царь, простите, что?

– Царьгородский Иммануил Фомич. Но ты можешь звать меня Фома.

– Вы к кому обращаетесь? – решила уточнить я.

– К тебе. – И повторил: – Меня зовут Фома.

– А меня Ерема.

– В смысле?

– В том, что называйте меня Людмила Петровна и на «вы», а Ксения будет к вам обращаться по имени отчеству, – расставила я сразу все точки над «i».

– Нет, – твердо сказал странный молодой человек, – мы с тобой будем на «ты», а девочке идет другое имя – Женевьева. – И обратился к Ксюшке: – Можно называть тебя Эви?

Судя по тому, как у моей дочери вспыхнули щечки и маленькие ушки, я поняла, что этому придурку она позволит называть себя хоть козой-дерезой.

– Впрочем, присаживайтесь и перейдем к делу. Эви, ты музыке уже училась?

Ксюшка довольно толково изложила про свою любовь к гитаре и нелюбовь к пианино, особое внимание уделив жуткому «блям», которому ее выучили в Доме чьей-то культуры.

– Покажи, – предложил Фома и всунул ей в руки гитару.

– А у меня семиструнная, – со знанием дела сообщила дочь, – на этой у меня не получится.

– Хорошо, заменим.

Ксюшка что-то там изобразила, и удивительный парень Иммануил Фомич укоризненно обратился ко мне:

– Это аккорд ля-мажор, мамочка, а ты про какое-то «блям»! С Эви мы договоримся так…

Они действительно договорились, я только отслеживала нить беседы. Самое потрясающее, что этот, кто он там – Кант, Царь или Фома, – с легкостью невероятной нанялся к нам учителем фортепианной премудрости, а уж гитара – как само собой разумеющееся. И все это в Доме офицеров.

Выдвинулись мы в сторону дома уже около девяти вечера. Ксюшка была счастлива тем, что ее оценили и говорили, как со взрослой, а я – тем, что не придется выбрасывать эту гробину «Красный Октябрь».

– Едем на троллейбусе, – строго сказала новообращенная Эви.

– Едем, – устало согласилась я. Что-то переговоры сильно меня измучили.

В полупустом салоне было изумительно грязно. Сразу плюхнувшись на сидение, я полезла за мелочью. Какой от этого элементарного действия меня ждет репримант, я даже не могла представить! А если бы могла, то поехала бы зайцем, – под угрозой штрафа и советской милиции.

На загаженный пол троллейбуса я выронила пятнадцать копеек – даже не звякнув, они покатились по слякотному слою в неизвестную сторону.

– Надо искать, – решила дочь.

– Только не это! – взмолилась я. – Посмотри, какой здесь свинарник!

Не обращая внимания на мои слова, Ксюшка пошарила глазами вокруг, и со словами «на эти деньги можно пять стаканов газировки купить» – полезла под сидение. Сопровождаемая моими доводами насчет того, что пятнадцать копеек не деньги, она начала ползать под креслами и пододвигать ноги пассажиров, извиняясь и интересуясь: «Вы монетку не видели?» Самое ужасное, что всю эту эскападу поддерживали взрослые люди, сидящие в троллейбусе. Они охотно переставляли конечности, надевали очки и, вглядываясь в грязищу на полу, советовали Ксюшке:

– Вот там еще поищи!

За остановку до нашего дома, чумазая хуже любой твари из болота, моя дочь наконец нашла драгоценную потерю.

– Тоже мне, Эви, – только и смогла сказать я.

За шкирку и под дедовские причитания я отволокла ее в ванную, где долго мыла и отстирывала, то и дело повторяя:

– А потом мы подсчитаем, во сколько мне обошлись твои пятнадцать копеек.

Всемирная организация здравоохранения всегда и постоянно не рекомендует что-то есть, предупреждая, что буквально во всех продуктах, не сразу, но попеременно, содержится всякая гадость – нитраты, гербициды, а то и вовсе синильная кислота. Почитаешь инструкции ВОЗ о том, как вести ЗОЖ, и сразу не то что есть, жить не хочется. Речи про спиртное и табачные изделия уже никто даже не ведет!

Если во времена СССР не советовали использовать что-либо, значит, этого было просто не достать, но звучало это красиво и лояльно, даже с некоторой заботой о населении. Например, читаешь в поваренной книге или в отрывном календаре «не стоит добавлять в салат „Оливье“ зеленый горошек – он делает блюдо пресным», и сразу становится понятно, что не стоит расстраиваться, если в очереди, где давали по две банки в руки, горошек как раз на тебе и закончился. Это сейчас – иди и покупай что хочешь и в любое время суток, только учти, все – сплошная просроченная гадость. И если в те времена фантазии хватало только на то, что нас травит ЦРУ, то теперь – будьте уверены – этим заняты еще и страны бывшего социалистического лагеря.

Жить становится все опасней и скучней.

Вот в 90-е был такой недолгий период, когда надо было задуматься о своем здоровье, что было очень созвучно наступившим временам. В магазины сразу никто не заходил: перед каждой, или почти каждой, торговой точкой спонтанно образовывался некий авансовый распределитель. Люди обменивались между собой талонами: кто-то менял «сигареты» на «крупу», кто-то «водку» на «мясо» …Народ общался и взаимно поддерживал друг друга, что очень укрепляло и солидаризировало общество. Если хоть что-то можно было ухватить без талонов, то между собой перезванивались, передавали важную информацию – что, где и сколько – по цепочке, брали, что подфартит, «на себя и на того парня». Вот это была консолидация социума!