Закупали все в огромных количествах: сахарный песок – мешками, картошку – ведрами, макароны – ящиками. У людей появился дополнительный (а у некоторых и единственный) смысл жизни! Вот как раз в этот замечательный период звонит мне вечером коллега.

– Регина Павловна, мне тут приятель привез из Пскова много мяса.

– Много – это сколько? Корову целую, что ли?

– Ну да, – отвечает он совершенно серьезно, – только не корову, а нетель.

Я оказалась весьма заинтригованной:

– А нетель – это кто?

Выясняется, что тоже корова, но которая – мало того, что молока не дает, так от нее и приплода никакого, то есть абсолютно бестолковое создание, разве что пустить ее на убой. Вот и пустили.

– Так вам надо?

– Конечно! – радостно кричу я в трубку.

– Нога подойдет? – уточняет коллега.

Я благодарно соглашаюсь на заднюю ногу, даже не задумавшись о том, каких она может быть размеров, эта нога у нетели. И на следующий день он привозит мне прямо на работу огромный и неподъемный рюкзак, из которого торчит кусок окровавленной простыни. Холодильника у нас в преподавательской нет, поставить эту кровавую нетель некуда. И первое, что я делаю, это иду к завкафедрой с просьбой отпустить меня домой «прямо сейчас».

– Куда я тебя отпущу? – интересуется он. – Сегодня заседание кафедры.

Я делаю страшные глаза и говорю:

– Ты пойми, у меня нетель.

Завкафедрой действительно пугается.

– Покажи!

Как только я подвела его к своему столу, он, кажется, даже немного попятился.

– Забирай свою расчлененку и уходи.

– Совсем? – спрашиваю.

– До завтра. Только забери эту мерзость.

Тут я понимаю, что в троллейбус меня с нетелью не пустят, а может, даже в милицию заберут. Значит, надо брать такси. Я выхожу на Невский в сопровождении того же коллеги, который снабдил меня дефицитным мясом, и начинаю ловить машину. Водители останавливаются, но как только видят, что я с окровавленной ношей, резко нажимают на газ. Наконец один все-таки согласился, но с опаской. Всю дорогу я пыталась втереться к нему доверие и рассказывала о нетели, с которой мне так повезло. Не знаю, поверил ли мне парень, но во всяком случае не высадил на середине пути и даже махнул рукой на прощание. Пока у меня еще оставались какие-то силы, я зашла к знакомому мяснику и попросила порубать мою ношу помельче. Он раскроил мою добычу на куски по два килограмма и предупредил, что все это следует хорошо помыть, так как мухи уже не только посидели внутри, но и отложили яйца, или что там они откладывают с целью продолжения своего подлого рода.

Домой я добралась только через час, несмотря на то что мясной магазин располагался напротив. Мелкими перебежками… с помощью прохожих… от скамеечки к скамеечке… Спурта не предвиделось. Еще не зайдя в квартиру, я уже поняла, как люблю вегетарианцев и ненавижу всех псковских скотоводов. Расставив приоритеты таким образом, я помыла уже ставшую родной нетель с марганцовкой и подсчитала запасы мяса на душу населения в семье. Выяснилось, что затарены мы до конца лета, учитывая, что сейчас середина апреля. Это как-то примирило меня с кошмарами текущего дня.

На ужин была нетель жареная, которую я подала на стол под гордым именем телятины с овощами. Сама же я не притронулась к изысканному блюду. Мало того – я ушла из кухни, ибо сам вид и запах нетели меня раздражал.

Первой за мной примчалась мама, а следом, по очереди, остальные члены семьи.

– Региночка, а почему ты не ешь?

– Региночка, что-то случилось?

– Региночка, ты не заболела?

Фантазии хватило лишь на то, чтоб заявить, что с сегодняшнего дня я не ем мяса.

– Ты стала вегетарианкой? – изумился муж.

– Долго не выдержит, – заверил сын.

– Это кто ж тебя подбил? – спросил подозрительный папа.

– Меня подбил ВОЗ, а добил ЗОЖ!

Мама тихо сказала «Ах!», и все – кроме меня – дружно пошли доедать законспирированную нетель.

Мы растили кукурузу. Кто не верит, пусть почитает материалы Пленума ЦК КПСС за 1954 год. Тогда Хрущев впервые упомянул о том, как легко и незатейливо можно выйти из зернового и кормового кризисов. Спасение, как народа, так и скота, развернулось на долгие годы. И не надо смеяться: это вам не Геннадий Хазанов прыгает по сцене с радостными восклицаниями «Кукуруза, кукуруза! Как мы любим кукурузу!».

Инициативу разворачивали всерьез под лозунгом «Дадим Родине по 50 центнеров чудесницы с гектара!» В 1956-м стал издаваться журнал «Кукуруза», где в 1959 году на глянцевом развороте подробно описывался визит нашего генсека в Айову к фермеру Гарсту. Очень там понравилось Никите Сергеевичу! Но говорили они с Гарстом преимущественно о кукурузе.

Теперь я знаю, кому нужно было голову отвернуть за маленькие десятикопеечные батоны с черным мякишем. Гарсту! Но тогда я и не предполагала, что есть штат Айова, а в нем вражина Гарст… Я просто стояла с дедушкой в длинных очередях, которые змеились возле булочной.

Подсолнечное масло тоже исчезло, ему на смену пришло кукурузное. До сих пор не переношу его запаха!

А в четвертом классе на уроках труда мы сами стали осваивать «чудесницу». На пришкольном участке (в центре Ленинграда!) мы эту подлость сеяли, за ней ухаживали, фотографировали и с гордостью потом участвовали в каких-то соревнованиях за право кем-то там называться. В общем, были при деле. Я демонстрировала дедушке фото разросшейся кукурузы, которая уже была выше меня, но початков не давала. Его мои сельскохозяйственные достижения, конечно, не удивляли, как меня удивляли его рассказы о том, что корова до революции стоила 8 копеек, как создавалась газета «Искра», и о многом другом.

Единственное, о чем умалчивалось, была целина, с которой мой дед вернулся в 1957-м. Тщательно скрывалось, что никакой целины в биографии Ивана Петровича Селиверстова не было и в помине. Мама рассказала мне, когда я уже стала взрослой, что дедушка написал весьма критическую заметку в стенгазете Высшего военно-топографического училища, где преподавал политэкономию. Кого критиковал, мама не помнила, но то как ночью за ним приехал «воронок», запомнила на всю жизнь. Приехали, изъяли наградной пистолет, и загремел репрессированный дед в казахстанские степи на шесть лет. Видимо, кого критиковали, тот и «стукнул».

А когда вернулся, занимался только мною и стоял за кукурузным хлебушком. Никто не знает, о чем он думал или вспоминал во время вынужденного ожидания, – о дореволюционном ситнике, о 125 блокадных граммах или о том, что в 1980 году весь советский народ будет жить при коммунизме, как пообещал Хрущев на ХХII съезде партии.

Катя Измайлова была изумительно глупа. К тому же имела привычку влюбляться во всех подряд. Как правило, объектами, или, как говорили в старинных водевилях, предметами ее всепоглощающей любви были подонки, прохвосты и командировочные, из десятка которых двое впоследствии оказывались многодетными вдовцами, пятеро женатыми, а остальные – бежавшими из зоны.

В это лето Катя влюбилась в студента Политехнического института. Жил он в съемной комнате возле Манежа, но памятник архитектуры служил только для определения маршрута троллейбуса, на котором трепещущая от чувств девушка ежедневно приезжала к новому предмету обожания для того, чтобы прибрать, постирать и погладить. Единственное окно комнаты упиралось в глухую кирпичную стену, посреди стены располагалось зарешеченное окно, к железным прутьям решетки был привязан кумачовый лоскут, развивающийся по ветру в ненастную погоду, а вокруг все было изгажено голубями. Глядя на этот пейзаж хотелось спеть что-нибудь революционное или пригласить художника Ярошенко, чтоб он написал картину «Всюду жизнь. Часть вторая».

Моя грязное окно Катя скидывала прямо вниз лежавшие годами между двойными рамами заплесневевшие корки сала и окурки, и начинала готовить приблизительный обед, поскольку выходить на коммунальную кухню ей строго запрещалось. А смотреть, как ненаглядный Володечка с аппетитом поглощает детское питание из блюдца, она была не в состоянии, ибо сердце разрывалось от жалости.