Мы сытно пообедали в деревянном, обшитом стальным листом бараке миномётного подразделения, защищённом серыми скалами, похожими на небольшие башни. Мы спокойно курили на краю Валлателла Силё, заросшей зеленью тихой долины, погружённой в альпийское молчание, зажатой, с одной стороны, между горным хребтом Ченджо, а с другой – дорогой, ведущей к форту Корбин. Томная мягкая нежность перламутрового вечера, послушно уступавшего место темноте, спускавшейся в глубокие долины. Нараставший гул вывел нас из оцепенения.
Ликование эха, потревоженного одиночным звуком мандолины. Это мои артиллеристы приглашают австрийцев на следующий танец. Вот они там внизу, под нами. Двое первых отчаянно бренчат на мандолинах, в то время как два других вторят им, колотя локтями и ногами в канистры с бензином. Сзади подходит, виляя задом и семеня ногами, виолончелист. Вместо виолончели у него длинная железная вешалка. Оркестр взял паузу, перед тем как исполнить для офицеров серенаду под неистовым управлением самого фантастичного из всех дирижёров.
На голове у него косо, на манер английской фуражки напялен металлический котелок. На заднице связаны приподнятые полы шинели, имитирующие старинный покрой итальянской военной формы. Он осыпает музыкантов шутливыми проклятиями, сопровождая каденцию ужимками и громкими неприличными звуками. Звуковой шквал пробуждает войска, стоящие лагерем в Валлателла Сила.
Аплодисменты. Аплодисменты и глухой ответный гул, принесённые издали переменчивым эхом.
Оркестр останавливается перед командой подразделения. Капитан просит меня выступить. Вокруг столпились миномётчики, артиллеристы и музыканты.
– Дорогие миномётчики, дорогие артиллеристы и солдаты Италии, примите мою сердечную благодарность за серенаду, исполненную для нас, а также за ваш великолепный пердёж против австрияков! Ваша шумная радость показывает небесам, заходящему солнцу и звёздам, что вы презираете все опасности! До вас должны дойти сведения, если не наверняка, то вполне вероятно, что этой ночью в полтретьего начнётся большое сражение. Я лично так думаю. В любом случае, это вас не волнует, как я вижу, и не должно волновать впредь, поскольку имеются сведения, поступившие из надёжных источников, убедившие как меня, так и всех командиров, что итальянская линия обороны от Астико до моря полностью готова, абсолютно готова не только противостоять любому австрийскому наступлению, но также отбивать любую вражескую атаку. Запомните: любое наступление, даже самое мощное, будет остановлено. Кадорна[26] не был плохим военачальником. Ошибкой было не сместить его, когда он почувствовал себя усталым и опустошённым. Именно он выбрал линию обороны на Пьяве, и это была сильная линия. Сейчас она стальная. Она выстоит. Впереди жестокая борьба, нам предстоит пережить тяжёлые и сложные моменты. В такие моменты помните, что эта венецианская низменность, там внизу, это постель нашей единственной и божественной невесты: Италии… постель ваших невест, которых вы обожаете. Вы, твёрдо стоящие на ногах, охраняйте двери и лестницу, которые хотели бы взять штурмом австрийцы! Подумайте о том, что делая шаг назад, вы тем самым в одно мгновение можете позволить этим канальям войти в ваш дом, бухнуться в вашу постель и овладеть вашими женщинами. Лучше умереть! Я уверен, что никто из вас не захочет стать трусливым идиотом и довольным рогоносцем. А теперь отправляйтесь спать, в условленное время вас разбудят!
Я решил раздеться, чтобы лучше отдохнуть.
На раскладушке в 6 сантиметрах от лейтенанта Боска. Между нами стоят ночные горшки из 75-миллиметровой артиллерийской гильзы и консервной банки. Каждые пять минут (я проверяю по наручным часам) безмолвие ночи нарушает наш 149-миллиметровый снаряд уууусссс уууффф. Я засыпаю.
В полтретьего нас разбудил грохот орудий.
– Боска, мы здесь.
Пока мы одеваемся, слышно как нарастает, плотнеет и усиливается свист австрийских снарядов, бьющих в скалы и в металлическую кровлю, как будто огромный поток воды несётся с шумом раздираемого шёлка. Они пролетают в одном или двух метрах от дрожащей крыши и разрываются в Валь Сила.
Свирепая, сплошная, продолжительная бомбардировка. Изобилие боеприпасов. Австрийцы думают, что в Валь Силв гнездится много батарей.
Мы все на ногах, с хорошими солдатскими английскими респираторами на лицах. Снаружи темно. Смутное предчувствие зари на Чимоне. Долина наполнена оглушительным невыносимым грохотом разрывов и грозными отголосками эха. Я отдаю команду, сзываю своих людей. По металлической кровле течёт широкий свистящий поток. Мне кажется, что я вот-вот утону в этом нарастающем потоке. Такое впечатление, что нашему бараку грозит наводнение. Проверяю респиратор у каждого миномётчика. Слезоточивый газ начинает щипать нам глаза. Странное ощущение слёз без горя. Светает.
Все наши батареи отвечают яростным огнём. Непрерывный и густой огонь затягивает Ченджо дрожащей пламенной драпировкой. Валь Сила заполняется белыми серебристо-серыми дымами, прошитыми залпами наших батарей.
Неожиданность, к которой мы вскоре привыкли: австрийские снаряды нового типа, которые, взрываясь, выстреливают вверх длиннейшими волнистыми перпендикулярными червями, высотой от 50 до 100 метров.
Странные червеобразные кольца дыма, которым не всегда удаётся подняться, и тогда они стелются горизонтально, разрастаясь с шумом и клокотанием. Это сигнальные гранаты, служащие для обозначения австрийскими наблюдателями мест попадания, невидных из глубоких траншей. Австрийские батареи в Камполонго, Лузерне, Тонецце, кажется, сводят личные счёты с Валь Силà. Они сосредоточенно бьют по нам. Телефоны больше не отвечают.
Мой денщик Гьяндуссо входит с полным тазом воды в сопровождении моей собачки Зазà. Гьяндуссо обучил её обычным командам, и вот, пожалуйте, она послушно садится передо мной со свёрнутой газетой в пасти.
Я моюсь холодной водой, не снимая противогаза, но с обнажённым торсом. У меня нет возможности умыться, и я отправляюсь вместе с капитаном к нашим друзьям на батарею в Скулаццоне. Гора Приафорà дышит огнём. Огненное дыхание чёрных губ, огненные взгляды из-под чёрных век, огненные кинжальные удары из чёрного чрева горы. БРАА бубубу БРАА вувуву в долинах. Дорога, ведущая к форту Корбин, изрыта воронками от разорвавшихся снарядов. В форте я нахожу капитана Мелодию, худого, возбуждённого, весёлого и насмешливого. Мы вместе спускаемся в подземелье, связанное ходом сообщения с Чима Арде [27].
Мой капитан обзавёлся двумя электрическими фонариками. После десяти минут вдоль по извилистому ходу под свистящим и сверкающим небом, мы останавливаемся у настоящего шахтного колодца. Сворачиваем в скользкий туннель. Колодец спускается в центр укреплённого выступа. Я уже узнаю дорогу, которая должна привести нас к знаменитой Даме на балконе. Действительно, ещё десяток шагов, и мы выходим на великолепный сияющий простор, мощностью в сто тысяч празднеств. Сто миллионов свечей мощнейших прожекторов, следящих за австрийскими позициями в Валь Д'Астико. Замираем ослеплённые. Затем мы слышим звуки яростного танца и прихотливое, беспощадное, ироничное и женственное та-тата-та-та пулемёта «Сент-Этьен [28]», который, в шести метрах справа, гневно как андалузка швыряется огнём страсти и красными гвоздиками со своего балкона, замаскированного зеленью. Это она, легендарная Дама на балконе бригады Казале.
Дама Сент-Этьен неподражаема. Под её защитой находятся опасные места. Её никогда не переклинивает, если о ней заботится её друг пулемётчик Буко, тощий смуглый апулиец с хитрыми глазами, чей блеск смешивается со вспышками постоянного белозубого смеха. Опытный механик. У него никогда не возникает необходимости разобрать свою любовницу, чтобы почистить её сердцевину. Он овладевает ею, изгибая спинной хребет, щиплет её, щекочет её. Элегантная Дама в чёрном изгибается вниз, над бездной, где бушуют австрийские серенады и швыряет, швыряет свои бесчисленные огненные цветы, убивающие романтичных и дерзких исполнителей серенад.
