– Голова просто светится от тех знаний, которые в ней заложены, а тебе вдруг все надоело, – с парадоксальным пониманием констатировал Спри. – Отец все интересовался, как у вас складываются отношения с Бэккой, а ты – кремень кремнем, игнорируешь его.

– Ух, Крео, все эти девчонки жутко утомляют, когда твои фибры любовной предрасположенности перенасытятся женским вниманием. Тогда искрящийся страстью триумф романтизма перевоплощается в занозу, саднящую чувство личностной непоколебимости. – Зазнавшийся Казанова закрыл глаза, вытянул руки в сторону и, слегка переставляя ноги, стал кружиться по залу. – Знаешь, я прям чувствую, как неразличимые человеческим глазом крупинки пыли оседают на ладонях, словно я – свидетель последнего проявления в цифровом властвовании природного естества. Стою под дождем из капель памяти о людях, памяти о том, что они когда-то были от той самой живой природы.

Мысль о неотложности вопроса регулировки системы кондиционирования, который Крео Спри переносил уже добрый десяток дней, была стиснута с периферии заботы громогласностью смыслов слов отважного атлета о сожалении по утрате людьми своей человечности. Но чем же была человечность для самого Крео? В каком сгустке правил, общепринятых идей, социальных привычек заключалась универсальная для индивидуума людского рода умозрительность считать себя живым?

– Я решил подготовиться к соревнованиям в Ута-Лампу: сегодня начинаются отборочные показы на сборную от союзных агломераций, – мальчишка остановил вращение своего тела, как спутник прекращает движение вокруг собственной оси. – Это место, Спри, почему-то постоянно тянет меня, а я невинностью ягненка нахожу в нем успокоение. Увидимся, друг. Надеюсь, ты будешь болеть за меня во время обычного завтрака, повседневной рабочей рутины, вечернего умиротворения и ночного дрема. А когда я выиграю земное первенство – а ты будешь сидеть на трибуне среди ликующей толпы, все так же неустанно переживая за мои успехи – я снизойду и, только последний зритель покинет арену, подойду к тебе, хвастаясь полученным трофеем, и разрешу перестать за меня болеть, потому что все уже будет позади, и мы с тобой станем победителями.

Крео провожал Кью сдобренными теплотой ликования мальчишки глазами:

– Иначе и быть не может, Кью.

Ставни в процессорную беззвучно сомкнулись, скрыв за своим стеклянным флером воодушевленного спортсмена; вскоре магнитный замок двери операторской щелкнул. В серверной воцарился тихий гул турбинной аппаратуры – это расслабленно дышали кондиционеры. Властвующее упоительное дуновение вчистую заглушало механизированную перекличку вычислительный бездонности. Цикады застрекотали, вслушался в едва уловимый писк техники Спри – и это точно были не мухи.

Убедившись, что Крео Спри – единственный смертный, присутствующий в зале, бессмертное существо явилось в квантовой плоти – стена, испещренная миллионами полупроводников, ожила миллиардами красок. Раскаты волн, бьющиеся о толщу воды, реки магм, сталкивающиеся друг с другом, водопады звездного ветра, сливающиеся в планетарную туманность, и многие другие стихийные явления находили свое самое прекраснейшее почти потустороннее отображение.

– У молодой черной дыры не может быть падающей сингулярности, только у звезды, прожившей миллион световых лет, – неизвестный голос, окутавший паутиной каждый метр процессорной, явно адресовал свои замечания ушедшему искателю места в жизни. – Когда-то такую удивительную силу называли в честь трех великих ученых. Добрый вечер, Крео Спри.

Одинокий странник стоял лицом к бушующим десятками инсталляций в секунду квантам: в каждом природном явлении четко вырисовывались черты спокойного человеческого лица, лица мира, от глубины которого могла взорваться Вселенная.

***

Мягкое тусклое освещение заполоняло просторный актовый зал. От такого томительно приятного распределения яркости казалось, что под потолком сгущались беспросветные воронки туч. Гек Клем сидел на одном из двухсот роскошных кресел, расставленных специально для приглашенного академического бомонда. Срединный ряд, на котором расположился молодой – но всем своим видом статный – член научного сообщества, наполовину опустел, лишь аккуратно прикрывающие сиденья заполненные брошюры могли сказать о том, что раннее место было занято. Когда это последний раз в информационно-научных целях использовали бумагу, задавался вопросом Гек, искоса пуская равнодушный взгляд на неконгруэнтный текущему веку ближайший прямоугольник целлюлозы. Схожая по природе озадаченность циркулировала в голове молодого человека в ходе сего мероприятия: один резидент университета с пламенной речью об избитом уголке науки заменял такого же напыщенного собственной значимостью франта – и так выстраивалась чехарда утомительного краснобайства. Все разглагольствования ораторов исходили из опалых текстов, лежавших на кафедре, без каких-либо попыток предметно коснуться профильной тематики и, тем более, с абсолютной апатией к тяге настоящего первооткрывателя ощутить торжество события, убрав глаза с дисплея и попробовав найти собеседника в аудитории коллег, а не в жидкокристаллической подсказке.

– О здравствуй, Клем, – на секунду кто-то из идущих в сторону выхода слушателей вырвал Гека из оков размышлений. Молодой человек обернулся в след отдалявшемуся приятелю, но тут же принял прежнюю позу.

Федерация университетов, считал Гек, хороша только как площадка для индивидуального знакомства с профессионалами в целях последующего обсуждения частного вопроса науки вне конференционной сессии. Благо такой медиаторный орган работал во славу, однако что касалось обще стратегического планирования самой организации, то, кроме как беспорядочного метания членов совета Федерации от одной абстрактной задачи к другой, назвать его нельзя было. Это и была самая прискорбная сторона осевого академического плода, вмещавшего в себе радиальные ответвления всех высших научных учреждений северо-западной всегломерации. Однако сердцевина проблемы застаивания общеполисного научного целеполагания, продолжал дискутировать сам с собой Гек, не заботила первых лиц светоча технического прогресса, светоча, постепенно теряющего толщину пламени под напором дуновения беспринципного и надменного руководства. Скверная намерением саранча посмела по-сибаритски распластаться в пчелином улье, житнице ума, творчества и рукоделия, прижав своей мерзкой тушей бедных пчелок-мастериц. Мало, кого это волновало – так же, как и жизнь несущегося в тот час по безучастным переулкам Нового Дэ’Вона мужчины, который вновь снес встретившуюся с его ногой безымянную уличную преграду.

Бегущий от невидимой расправы человек остановился на фудмаркетном перепутье и спешно стал смотреть по сторонам в поисках дальнейшего пути побега. Его встревоженное поведение привлекло внимание одного из торговцев дальневосходной внешности, выключавшего голографическое меню на пластмассовом прилавке. День купеческой активности закончился: пожилой дальневосходец был одним из последних, закрывавших торговую точку после успешной дневной рыночной суматохи:

– Сэр, вы, точно, марафон решили пробежать. Но, скажу я Вам, не совсем подходящее для этого место Вы выбрали. Вот за километров, эдак, 20 отсюдова, будет…

– Где ближайший департамент полицейского контроля? – с тяжелой отдышкой странствующего по пустыне верблюда неразборчиво спросил беглец.

– Вам через центральный выход этого депо-галереи, – не успел было показать рукой в нужное место говорливый дедок, как мужчина рванул сквозь закрытые фудкортные площади. Накопившийся на тентах дождь крупными каплями падал на макинтош беглеца.

Свернув за очередной угол и оказавшись на узком проулке, мужчина, едва сдерживая веки от сумасбродного моргания – осадки осложняли видимость, – прищурился так сильно, что почти не оставил и щели для глаз. В чреватой неподдельным страхом мгле другого конца проулка беглецу явился образуемый бьющимися каплями дождя силуэт – настоящая угроза прорывалось сквозь темень навстречу мужчине.