В конверте оказалось несколько каких-то коротких писем от руководителя организации. Я доставал одно за другим, успевая прочитывать между строк, в одном из них мне объявляли очередную благодарность за непрерывный труд, в другом было требование, что я должен все-таки оформить свой заслуженный отпуск, который я не брал уже два года. И еще куча разных коротких писем, содержание которых мне и вовсе было неинтересно. И в одном из последних писем говорилось о том, что всю накопленную мною зарплату за два прожитых здесь года я должен забрать из кассы организации либо предоставить им номер счета в банке. Конечно же, Федорович не отставал, он следом за мной все перечитывал и попрекал наше руководство в целом. Когда он добрался до последнего письма и прочел его, я думал, он своим окурком подавится, но он помолчал пару секунд, взглянул на меня, потом обратно в письмо, потом на меня и произнес:

– Да, Леша, с твоими накоплениями можно на острова лететь. А ты все-то тут гайки на моем уазике крутишь. Собирай шмотки, забирай деньги, пока дают, да вали отсюда, а там и в городе, может, чего найдешь, хотя с такой суммой можно лет пять не работать, – с растягивающейся улыбкой и блеском в глазах говорил Федорович.

Мы с ним смяли окурки в пепельнице, он выпустил все остатки дыма в потолок и снова заговорил:

– Леха, у меня для тебя еще кое-что есть! – с ощутимой интригой произнес он.

– Федорович, ты почтовый вагон, что ли, сегодня на станции обокрал, или что? – спросил я, улыбаясь, но внутри после его слов все же заиграло, потому что последние два года я ничего интересного не получал по почте.

Федорович налил себе чай, который судя по цвету, был заварен за день раз тридцать. Отхлебнул из кружки и полез снова под куртку. Он вынул еще один конверт, но конверт был небольшой, с кучей марок, и немного помяты края. От руководства нам такие не приходили, те были идеальны, и не из такой бумаги, да и вовсе не почтовые. Он его аккуратно расправил, посмотрел и протянул его мне…

«Леш, привет! Я надеюсь, что ты получил это письмо и читаешь его сейчас. Я очень долгое время тебя искала среди сокурсников и твоих одногруппников, но толком о тебе никто ничего не говорил. Я перерыла весь интернет, и поиски были бесполезными. Но, слава Богу, я нашла человека, который мне о тебе рассказал, и рассказал подробно о твоем месте работы. Я писала тебе на домашний адрес, но ответов не было. Потом я узнала, что ты там не живешь уже давно, когда мне ответили твои соседи письмом. Очень хорошие люди, а то так бы и писала туда.

У тебя, наверное, вопрос возникает, зачем я столько потратила времени, чтобы найти тебя и для чего? Я тебе отвечу на него в этом письме, и ты все поймешь.

В общем, после того как мы с тобой провели последнее наше лето в городе, ты уехал, я даже и подумать не могла, что ты сдержишь свои слова и что всерьез расстроишься и решишь быть один и жить непонятно где… За все это время очень многое изменилось в моей жизни, я даже не хочу тебе обо всем этом писать и рассказывать, но все это время я вспоминаю наше лето с тобой. Мне просто было хорошо и так спокойно…

И теперь я поняла, что ошиблась, когда вела себя так мерзко и отвратительно по отношению к тебе. И это я хотела тебе сказать, но не смогла тебя найти. Поэтому я для себя решила, что тебе нужно об этом знать, я даже хочу попросить прощения, что ли. Воспоминания о тебе – действительно самые теплые, и никто другой не смог так сильно войти в мою жизнь, чтобы остался след…

Прости меня, но только сейчас я понимаю, что любила тебя, может, и не так сильно как ты, но в тот момент я, видимо, не думала о таких серьезных вещах…

Еще раз прости, твоя Юленька…

28.02.2017».

Я сразу узнал ее почерк, стало очень волнительно и в то же время как-то радостно: неужели сегодняшний сон предсказал мне ее??? Честно сказать, внутри так сильно застучало, бросило даже в легкий жар. Я взял конверт, посмотрел на ее адрес. Село Заозеро, ул. Береговая, 12, – все, как и раньше, как в тот день, когда мы с ней познакомились, она долго рассказывала о своем родном доме, о тех красивых местах, где она родилась. Конечно, было удивительно и немного неясно, почему она не осталась в городе и чем она занимается в селе? Но это были мимолетные вопросы в голове, они не требовали ответов, волна адреналина захлестывала меня так же, как на первых свиданиях с ней. Она сказала, что любит меня?.. Прошло столько лет… Может, и сейчас стоит попробовать? А я ее все еще люблю? Или это она просто так, прощения попросить?

Я затолкал письмо в конверт, согнул его пополам и сунул в карман куртки. Встал со скамейки, вышел на улицу, поднял голову, и снежинки начали касаться моего лица и немного щекотать. Этот лохматый снег падал на землю, и я слышал, как он по шуршит по плечам и рукавам. Я посмотрел на наш единственный фонарь, который стоял возле мастерской, и этот вечерний гость меня заворожил своей монотонностью, я просто стоял и смотрел, как падает снег, чувствовал, как он тает на лице, как некоторые снежинки залетают за воротник и в мои ладони…

Придя в себя, я повернулся и посмотрел на территорию рядом с нашей мастерской. От увиденного улыбка начала растягиваться, из снега торчала метла, а рядом с ней припарковано оцинкованное ведро, Федорович катает большой шар из снега, еще двое пытаются создать две оставшиеся части снеговика, а трое руками разгребали наваливший снег. И спорили о том, что здесь, под снегом, нет камней и прочих черных угольков для пуговиц, и где взять морковку!?

– Леха, что встал как замороженный? Тащи морковку из холодильника, там ее полно! – закричал Федорович, толкая на меня уже приличный ком снега. С улыбкой на лице и с сумасшедшим настроением ребенка я помчался до нашего вагончика за морковкой. Я бежал по рыхлому снегу и думал: все… пожалуй, действительно хватит, пора и отдохнуть, там, в городе, лето скоро, весна уже полным ходом, а мы тут баб из снега лепим. Я поеду, я поеду к ней, посмотрю на нее, обниму, я просто соскучился. Все решено, в ближайшее время еду в лето к ней…

Я пытался протащить свой баул с вещами сквозь входную дверь нашего бытового корпуса, он цеплялся о дверной проем застежками и выпирающими изнутри зимними вещами, еще эта дверь проклятая так и старалась меня с моим барахлом затолкнуть обратно.

– Да брось ты его! На хрена тебе в городе эти тряпки!? Апрель заканчивается, там уже жара! Девчонки уже в юбках по тротуарам вовсю порхают, а ты чего там, в своей телогрейке щеголять будешь? Оставь их мне, я им тут найду применение. Вон, Вовке отдадим что-нибудь, а то он прошлый раз с самосвала масло сливал, так мало того что все пролил, еще и в новой своей телогрейке поваляться умудрился, а потом отмазывался, что подошва у него скользкая. Руки из другого места, я ему говорю, – как обычно похохатывая, бухтел Федорович. Затем подошел ко мне и молча взялся за ручки моего баула, посмотрел пронзающим взглядом, пинком затолкнул его обратно в корпус и произнес: – Леха, поехали, не томи, а? Зачем оно тебе?

Я посмотрел на Федоровича, потом на свою сумку. Да и вправду, зачем оно мне, лишний груз, сейчас еще по поездам… Окинул взглядом коридор, будто бы попрощавшись, и пошел к выходу. На улице уже стало тепло, где-то на деревьях забормотали птицы, местами стала появляться зелень, и этот воздух, чистый и в то же время всегда с прохладой, начинал теплеть. Федорович натирал ветровое стекло, а его клетчатая рубаха уже по-летнему трепыхалась на ветру. Я залез в салон, бросил на соседнее сиденье единственный свой багаж – это был пакет с документами и всеми бумагами, полученными за время работы здесь…

– Ну что, Алексей, закуривайте, да помчимся! – залезая в свой уазик, сказал Федорович. Похлопал себя по карманам, нащупал ключи, запустил мотор, и мы поехали. Я провожал взглядом все эти, пусть хоть и серые, и невзрачные постройки, но уже до такой степени привычные. За окном промелькнула сторожка, Федорович поскрипел сигналом сторожу, а тот как обычно показал ладошку за окном. Ничего не меняется…