За окном опустился густой туман, зажглись фонари, и под ними появились столбы оранжевого цвета. Этот неожиданный вечерний гость укрыл весь город, улицы, дома, и, кроме кусочка двора, ничего не было видно. Только знакомая всему дому дворовая собака сидела под фонарем и, посматривая из стороны в сторону, лаяла на бегущие в темноту клубы вечернего гостя. Влага собиралась на крыше и, сползая, бросалась вниз, иногда с грохотом разбивалась о мой карниз. И так весь дом хаотично в тишине стучал карнизами, играя какую-то мелодию…

Она сидела у окна и тихо вглядывалась в эту серую простыню. Ее черные волосы отдавали серебряными бликами тумана. Черный свитер с высоким воротом так четко выделял ее фигуру, она была неподвижна, безмолвна, как кошка, которая сидит часами у окна и смотрит в пустоту. Она что-то видела там, за окном, а может, даже что-то в этой туманной мгле. Я даже, помню, пытался разглядеть то, что видит она, но, увы, не смог…

– Пойдем спать уже? – предложил я, подошел сзади и взял ее за плечи. Мои ладони наполнились ее теплом. Она заметно обмякла и спиной упала, будто в кресло, в мои руки.

– Я посижу еще немного, иди, – тихо ответила она, слегка прильнув к моей руке, но взгляда не отводила от окна.

– Хорошо… Я буду тебя ждать.

В полусонном состоянии я побрел в спальню и с мыслями о ней и оставшимся от нее теплом в ладонях погрузился в сон в соседней комнате, зная, что она тихо придет и ляжет рядом. Иногда стук капель сменялся шумом проезжающих автомобилей и все больше и больше угасал…

Сквозь сон пробивался звук закипающего чайника, я открыл глаза, и мой мозг плавно проникал в окружающую обстановку. Федорович кипятил свой любимый чай, а у меня – все еще картинки из сна, я опять закрыл глаза и захотел вернуться в квартиру, увидеть ее снова у окна, вернуться к ней, туда… Но уже окружающая реальность задавливала сон. Я даже немного расстроился, когда я осознал полностью, что я все так же проснулся в нашей комнате и что Федорович сейчас попьет свой чай и закурит сигарету, от которой станет тошно, запах сигарет будет резать нос, – снова вставать на работу.

В замерзшие окна пробивался свет раннего солнца, от окна тянуло мартовским холодом, и до начала весны – еще одна вахта.

– Ну что, Алексей, как вам спалось? – спросил Федорович, и на его лице натянулась улыбка.

– Да как-то прям «совсем хорошо», – ответил я, улыбаясь, и повернулся на бок, подставив руку под голову.

– Как это – «прям, совсем хорошо»!? Ты обычно недоволен, то холодно, то кровать неправильная, то Федорович чаи свои с утра пораньше гоняет! – с возмущенным видом выступал Федорович.

– Да сон такой под утро, как будто не сон, – отвечал я с неохотой рассказывать Федоровичу о том, что я видел во сне.

– Да ладно, колись, ты тут уже второй год живешь, все говорил, что тебе сны не снятся, а тут на тебе! – воскликнул Федорович, громко поставив кружку на стол.

– Федорович, не шуми, пожалуйста! Дай нормально проснуться, а то не люблю, когда еще с мыслями не собрался, а тут столько вопросов, – шутя ответил я.

За завтраком он все поглядывал на меня, ожидая меня рассказа о моем сне. Для меня самого было удивительно, что я уже, пару лет работая здесь, ложился и просыпался без всяких иллюзий. Я проникался мыслью об этом, о сне, который так сильно впился в мою голову. Здесь на вахте любое изменение в чьей-то жизни было великим событием, людям нужно было о чем-то разговаривать. Вот и Федорович не знал, на какой кобыле ко мне подъехать, чтобы я ему что-то новое из своей жизни рассказал, хотя бы сон.

– Леха! Не трави душу, рассказывай, а то сидишь как неживой, что задумался? – перебил мои раздумья Федорович громким вопросом.

– Федорович, пошли работать, не выясняй, пожалуйста! А то твой уазик уже вторую неделю в ремонте, завтра на станцию ехать, бригаду встречать, – улыбаясь, скомандовал я, встал из-за стола и полез к себе в куртку за сигаретами.

– Давай вон в боксе поговорим, целый день впереди еще. Я просто сплю по утрам, не могу, как ты, с утра так много разговаривать, – сказал я, закуривая сигарету. Мы вместе посмеялись и вышли из вагончика, направившись в сторону автомобильных боксов.

На улице прижимал мороз, и снег уже не скрипел, а просто как сахар шуршал под ногами. Мне эти севера́ уже стали родными, но постоянная дорога от вагончика до гаража так приелась за два года, почти все время снег, не успеваешь встретить лето, как тут и осень на пороге. А летом вечно пасмурно, дождь и эта слякоть под ногами, закатанная самосвалами и техникой…

Близился к концу день, за окном сыпал лохматый снег, закрывая собой расчищенные тропинки и дороги. Когда он шел, становилось теплее на улице. Единственное, что расстраивало, так это мысли, что на следующий день после него начинается сумасшедший ветер, и яркое солнце, которое, отражаясь от белоснежного снега, жгло лицо. И ощущение, что скоро весна, – хоть по календарю она уже началась, но его вовсе не было.

Я ходил вокруг машин и постепенно собирал инструмент, разбросанный во время ремонта. Федорович, как обычно, все травил с другими водителями байки о том, как он по северам в молодости своей мотался, какие грузы возил да на каких машинах. Федорович вообще своим юмором блистал среди водителей, хоть его истории особо и не отличались от простых повседневных ситуаций. Этот харизматичный, невысокий и худощавый мужичок, уж очень любящий поболтать да посмеяться, просто так, без веских для этого причин, мог одной своей нестандартной позой или неудачным взглядом заставить улыбаться любого. Я проработал с ним около двух лет и даже не знал, сколько ему лет, на вид, конечно, около пятидесяти – пятидесяти пяти. Он редко говорил о своей семье, но я точно знал, что сам он из города …, есть жена, которая живет в центре в маленькой квартирке, он ее очень любит и каждый свой отпуск мчит домой, а чуть ли не на второй день отпуска они вместе уезжают на рыбалку. И проводят на берегу водоема или в лодке бо́льшую часть выходных. Вроде есть у Федоровича еще дочь, которая, насколько я был просвещен, учится где-то на Урале. Вот и все, что я о нем знал, а все истории, которые он мне рассказывал, как и где работал, так часто звучали, что я уже и позабыл многие из них. А может, честно говоря, и не запоминал, не люблю много знать о людях, просто не интересно.

– Леша, тебе вот не надоело эти гайки крутить? – заорал Федорович у меня за спиной, пока я доставал вороток из-под машины. Я-то хоть в отпуск каждый месяц, домой, с родными повидаться, на рыбалку сгонять. А ты все здесь, забыл уже, наверное, как город-то выглядит, что у тебя за интерес тут? Или деньги хочешь все заработать?» – говорил Федорович, склонившись надо мной, желая, видимо, услышать от меня ответ.

– Да я вот тоже об этом подумал, не пора ли сменить обстановку, а то что-то мне ваша техника уже вот здесь, – я банальным жестом прислонил ребро ладони к шее и заулыбался. – Вы все ездите, ездите, а я только под ней и лежу, – ответил я, вставая с колен, и на его лице появилось удивление. Я догадывался, что мой ответ его не то что удивит, а просто вызовет ступор. И да, действительно, я уже и штаны отряхнул от пыли и, не сводя взгляда с Федоровича, протирал вороток от грязи, ожидая, когда он все переварит и начнет излагать.

– Пойдем перекурим! – предложил Федорович. Повернулся в сторону бытовки и молча пошел. Да… Видимо, его это зацепило, он не мог поверить в мои слова.

Мы пришли в бытовку, закурили… Федорович достал из внутреннего кармана своей потертой телогрейки конверт:

– На, держи, Алексей, тут тебе что-то от нашего руководства прислали, – положил на стол с серьезным видом и толкнул конверт мне. Обычно из бухгалтерии «расчетки» присылали нам индивидуально, поэтому я особо не удивился, но когда взял конверт в руки, его содержимое меня заинтриговало, он был намного толще, чем пакет с «расчетками». Я быстренько взял сигаретку в зубы и принялся распечатывать двумя руками.