Правду говорят: мечты сбываются только тогда, когда ты уже мечтаешь о совершенно других вещах. Сколько раз я представляла себе нашу встречу, продумывала диалоги, сочиняла остроумные реплики и, несмотря ни на что, собиралась снова броситься в его объятия, делая Красавчику большое одолжение. Я столько раз представляла, что он упал к моим ногам. И вот — он у моих ног. А я совершенно не знаю, что с ним делать.

— Каролина? — Ричи поднялся с пола и гордо расправил плечи. Он был таким красивым, что него было больно смотреть. Я только криво усмехнулась. Пальцы онемели, а во рту горчило так сильно, как будто я собиралась выблевать своё глупое сердце на этот чёртов ковёр. Наконец, первый шок прошёл и не осталось ничего, кроме усталости:

— Что ты здесь делаешь?

Ричи привалился к стене, и тяжело вздохнул:

— Я думаю, нам стоит поговорить. Я задолжал тебе хотя бы объяснение.

Он говорил так, будто эти слова вымотали его до последнего. И я не могла не подумать: неужели после всего, что было, всё, что мы можем чувствовать друг к другу — это усталость? Неужели мы больше никогда не улыбнёмся друг другу и не посмеёмся вместе над придурковатой шуткой? Неужели это — и есть конец? Неужели он действительно должен быть таким?

— Ты ничего не задолжал мне, Ричи, — а потом тихо добавила, — тебе не стоило приходить.

— Мне кажется, нам обоим нужен этот вечер и этот разговор. Даже если это всё, что осталось, — так же тихо ответил он.

— Ты прекрасно знаешь, что не интересуешь меня на один вечер, — я замялась и неловко пожала плечами. — А сказать по правде, ты уже не интересуешь меня вообще.

Я хотела отвернуться, но так и не смогла. Мы смотрели друг другу в глаза не отрываясь. Так, будто действительно прощались навсегда. Наконец он шагнул ко мне и бережно провёл по моей щеке кончиками пальцев:

— Глаза не лгут, Каролина. Особенно твои.

Я убрала его пальцы и сжала его руку:

— Всё прошло, Ричи. А если не прошло — пройдёт. Каждый раз я обещаю себе, что это больше не повторится, что это — в последний раз, и каждый раз делаю одну и ту же чёртову ошибку, стоит только посмотреть на тебя. Я не хочу в один прекрасный день стать бледной тенью самой себя. Я хочу быть счастливой. Скажи, разве я этого не заслуживаю?

В холле повисла звенящая тишина, нарушаемая только сердцем, стучащим у меня в ушах.

— Я люблю тебя, — наконец тихо ответил Ричи.

Время застыло. Я замерла в этом чёртовом моменте, не способная ни понять, о чём он говорит, ни пошевелиться. Момент растянулся на годы. Ключи, которые я держала в руке с тех пор, как зашла в здание, глухо звякнули о ковёр, разрушая вакуум в моей голове. Я наклонилась, чтобы поднять их, и внезапно рассмеялась. Смех всегда был моей защитной реакцией, когда я чувствовала себя уязвимой. Как бы счастлива я ни была, как бы больно ни падала — стоило рассмеяться, и привычная маска самостоятельно возвращалась, всё становилось на свои места. Но только не теперь. Я смеялась долго и обидно, слыша истеричные нотки в своём таком привычном смехе, но ничего не могла поделать. Нечеловеческим усилием я наконец заставила себя прекратить, ведь ещё немного — и смех сменился бы слезами.

— Ты представить себе не можешь, как долго я хотела услышать от тебя эти слова! Как я мечтала об этом. И вот, ты здесь, говоришь их. А мне уже не нужно.

Красавчик снова привалился к стене напротив и потёр лицо. После продолжительной паузы он сказал:

— Ты ведь тоже любишь меня. — И я прекрасно расслышала нотку непонимания в его голосе, поэтому только зло рассмеялась в ответ:

— А что такое любовь, Ричи?

Он посмотрел мне в глаза и ни секунды не медлил, как будто и вправду думал об этом:

— Это желание отдавать всё без остатка. И не требовать ничего взамен.

Длинные ногти так сильно впились в ладони, что чуть позже я обнаружила кровоподтёки, но как бы то ни было, это немного прояснило мысли в голове. Помогло проглотить тугой комок в горле. Когда я заговорила, мой голос не дрожал:

— Любовь — это не благотворительность. И нихрена ты о ней не знаешь.

Я наконец открыла дверь и обернулась. Красавчик поднял голову и посмотрел на меня больными глазами:

— Мы ведь не можем так расстаться.

Я только устало вздохнула:

— Можем. И расстанемся. Живи своей жизнью и будь счастлив, я искренне тебе этого желаю. А я буду жить своей. И тебе в ней места нет.

Я всмотрелась в его глаза и в кои-то веки он открыто смотрел в ответ. Не прятал взгляд, будто хотел чтобы я увидела всё: и влажный блеск его глаз, и боль, и сожаление, и горечь. И что-то ещё, чего я так и не поняла. Он смотрел так, будто хотел, чтобы я поверила. Я улыбнулась ему, сохраняя этот взгляд в своём сердце.

— Прощай, Ричи.

Он не ответил. Закрыв дверь, я устало привалилась к ней спиной и сползла на пол, зная, что, по ту сторону, он сделал то же самое.

Не знаю, сколько я так просидела не думая ни о чём, но первой моей связной мыслью было — даже не выпить, нет — нажраться в одиночку. Подняв себя с пола, я разбросала кругом свою дорожную одежду, и сменила её на белоснежную рубашку Красавчика, которую бережно хранила на дальней полке в гардеробной, в который раз обещая себе, что завтра выброшу её, а после — прошла к бару в гостиной и выбрала самый крепкий виски. Я взвесила его в руке и, повинуясь неясному, совершенно бессвязному импульсу, разбила бутылку о стену, а увидев в руке отбитое горлышко, воткнула его в ладонь. Пусть лучше рука болит. Возможно, она будет болеть достаточно сильно. А когда рука всё же заболела — острой, просверливающей в самые мозги болью, я смела всё, что стояло на соседней тумбочке на пол, рыча и грязно ругаясь. В гостиной царил бардак — пол был усеян разноцветными осколками, на светлом ковре расползлось уродливое пятно. Я рухнула на пол, прямо в осколки, и закрыла лицо руками.

***

Пока у человека есть причина просыпаться по утрам, он будет это делать. Поэтому — хоть и проспала всего несколько часов — проснулась я рано. Рука, аккуратно пристроенная на подушке, болезненно пульсировала, и опухла так, что я начала всерьёз сомневаться, что удастся затянуть её в перчатку. Полежав ещё совсем немного, я выбралась из постели и решила начать самый важный день в своей жизни с уборки в гостиной. Вооружившись сначала метлой, а потом пылесосом, я собрала все осколки. Пятна крови и виски на ковре стали гораздо большей проблемой — за полтора дня они успели намертво въесться в ворс, и я ни на что особо не рассчитывала, втирая в них моющее средство. Как ни странно, виски удалось отмыть полностью, от крови же остались блёклые коричневатые пятна, но они уже не слишком-то меня волновали, ведь пора было собираться.

Я успела выйти из душа и сменить бинты на покалеченной руке, когда раздался громкий и требовательный звонок в дверь, в то же время из-за двери послышался зычный голос Керри:

— Линси, твою мать, я знаю, что ты там!!! Открывай, пока я не вышиб хренову дверь! — Мне была дорога моя дверь, так что, разумеется, пришлось поспешить. Керри выглядил свежим, загорелым и гламурным донельзя. Я сгребла его в охапку прямо на пороге и очень крепко обняла. Мне ужасно не хватало его самого точно так же, как и его бесценных советов и знания элементарных вещей:

— Керри, детка, вернулся! Я так скучала по тебе!

— Как не вернуться, когда такое происходит? — Фейр театрально закатил глаза, и внимательно посмотрел на меня, — ты в порядке?

— Да, порядок, — я вымученно улыбнулась. Но Керри смотрел невероятно внимательно и, учитывая, что несколько дней назад мы говорили по телефону, и возвращаться в Солнечный Город Фейр совершенно не собирался, что-то серьёзное должно было произойти в нашем маленьком мирке.

— Что случилось? — Наконец спросила я после долгой паузы.

— Что с твоей рукой? — Задал Керри встречный вопрос.

Я знала, что он что-то знает, но не хотела признаваться в собственном кретинизме:

— Разбила вчера бутылку, растяпа. Порезалась, когда собирала осколки.