— Я надеюсь этот твой бойфренд-гомосексуалист в худшем из смыслов не обидел тебя в очередной раз? Дай ему трубку, я сделаю из него фрикасе!

Я улыбнулась:

— Ты же в телефоне.

— Что с того? Я ублюдка везде достану.

— Честно говоря, я уже домой выехала.

Скай засопел:

— Так что, завтра вечером выпиваем?

— Если будешь жив.

Скай фыркнул. Я не знала, что ещё сказать:

— Счастливого чёртова Рождества, Скай!

— Я тебя люблю, Линс, ты знаешь?

— И я тебя.

Скай громко выругался и, судя по голосу, тут же протрезвел:

— Там наш хренов рейс объявили. Во номер будет, если Кэша в самолет не пустят.

— Беги, растолкай его.

— Ага. Хорошо тебе доехать.

Мы отсоединились. Остановившись на светофоре, я решила, что сейчас — самое время подключить плеер к стереосистеме и громко подпевать любимым песням. Но судьба и так слишком долго улыбалась мне, так что первая песня, которую я услышала, включив разброс, принадлежала, конечно, Империи Безнадежных. Акустическая песня полностью состояла из вокала Мэтта и гитары Ричи. Каждый раз когда я её слушала мне хотелось умереть. Короче, в большинстве случаев, я её просто переключала.

Загорелся зелёный свет и я отложила телефон — этот случай был совершенно особым.

Смерть настойчиво зовёт меня с собой,

Обещая, что она не осудит.

Туда, где забудется море огней,

Но и боли с несчастьями больше не будет.

Когда-то давно ей поддался и ты,

Ты выл и метался по крошечной кухне,

В квартире, где свет никогда не горит,

И пьют до восхода, не веря, что утро наступит.

Твой механизм сломался изнутри.

Тебе всегда нужны были ответы.

Но дверь закрыта, а ключи…

Украдены. Как и на небо билеты.

Наполню бокалы и выпьем до дна.

Я верю, Создатель смягчит мою участь.

Мы с ним нарисуем красивый финал,

Я знаю, что он обо мне не забудет.

Не так уж важно, грешник я или святой —

Мне не попасть ни в огненную бездну,

Ни на небо. Ведь нас всех ждёт лишь темнота.

Как ни крути, но вера — лишь плацебо.

Красиво, с достоинством — самообман,

Грязь, трагедия — без исключений.

Мне кажется, это ты сам её звал.

Считая смерть — верхушкой свершений.

Что ж, покойся под звёздами, в метрах земли.

Не обессудь, если я не заплачу.

Мой Друг, отдыхай, ты того заслужил.

Я буду помнить. А как же иначе?

Истерзанная кожа исцелится.

Уколы не оставят на руке следов

А сердце кровью обольется и затихнет.

И ты сбежишь, оставив нас в плену оков.

Наполню бокалы и выпьем до дна.

Я верю, Создатель смягчит мою участь.

Мы с ним нарисуем красивый финал,

Мне хочется знать, что меня не забудут.

Не так уж важно, грешник я или святой —

Мне не попасть ни в огненную бездну,

Ни на небо. Ведь нас всех ждёт лишь темнота.

Как ни крути, но вера — лишь плацебо.*

Я достала сигарету и лениво закурила. На выезде из города я открыла окно и сжала четырёхлистный клевер в кулаке, но сорвать с шеи не смогла. Глубоко вздохнув, я сосредоточилась на дороге и какой-то жизнерадостной песне, которая неимоверно бесила. Путь обещал быть бесконечным.

Рождество для разбитого сердца

Я просидела за рулём всю ночь. Как удачно, что я успела выспаться днём. В салоне было тихо — я выключила музыку, когда поняла, что просто не могу её вынести. Она била по мозгам, как отбойный молоток. Вся. Она раздражала, вызывала отвращение и головную боль. Впервые в жизни она не могла меня спасти.

Я проезжала тихие городки и деревушки ярко украшенные к Рождеству — с нарядными домиками и площадями, с ёлками, мишурой, и счастливыми семьями за большими, и не очень, столами.

Я бы всё отдала за возможность беззаботно сидеть в самолёте с друзьями и пьяно посмеиваться над редкими шуточками. Я мечтала поскорее оказаться дома.

На самом деле, по дороге домой я мечтала только об одном: чтобы тебя не было в моей жизни. Никогда. Чтобы в том ободранном клубе мне встретился кто-то другой. Кто угодно, лишь бы не ты. Мечтала никогда не встретить тебя в роскошном особняке. Мечтала никогда не соглашаться на три месяца выступлений на открытых площадках "Беспечного Лета".

Чем старше мы становимся, тем сильнее хочется покоя. Ведь правда: у меня уже есть всё, о чём я когда-либо мечтала, и даже больше. Я бы могла быть абсолютно счастливой, если бы, помимо всего прочего, мне не захотелось тебя.

***

Восемь утра. Рождество.

Я даже не думала о том, что это, возможно, худшее Рождество в моей жизни. Я как будто онемела внутри. Вышла из машины, достала сумку с подарками с заднего сидения и пошла по расчищенной подъездной дорожке прямо к красной двери со старомодным дверным молотком и красивой латунной ручкой. Эта дверь была здесь сколько себя помню — неизменно красная и ухоженная, как и весь дом. Мы с мамой всегда были немного повернуты на порядке и красивых штучках, и старались украшать его на все праздники — будь то Хеллоуин, День Благодарения или же ежегодный Праздник Весенних Цветов. Неудивительно, что даже в моё отсутствие мама позаботилась о внешнем виде старого кирпичного дома с покатой крышей — в окнах горели гирлянды, а на двери висел рождественский венок из искусственной хвои, украшенный красно-белыми бантами, шишками и инеем. На пороге лежал зелёный коврик. "Дом там, где сердце" — гласила вышитая на нём надпись, и моё собственное сердце болезненно сжалось. Я так отчаянно пыталась вырваться отсюда. Я была уверена: моё сердце где угодно, но не в крошечном провинциальном городке, где меня знает каждая собака. Теперь-то я знала: сердце там, где любимые люди. Там, где семья. И я могу жить где мне вздумается, хоть на другой планете. А дом всё равно останется здесь.

Дверь неожиданно открылась и я увидела мамино встревоженное лицо:

— Линси! Слава Богу! Мы с отцом уже места себе не находили! Скайлар ещё вчера вернулся!

Застыв на пороге, я неожиданно сделала то, чего поклялась себе не делать нигде и никогда: некрасиво скривившись, я бросилась к маме в объятия, и разрыдалась. Она нежно, но крепко обхватила меня за плечи, и погладила по голове:

— Ну-ну, детка, всё образуется.

Но я не могла остановиться. Уткнувшись в мамино плечо, я просто не могла взять себя в руки и перестать. Да и не хотела переставать. Ведь кем бы я ни была, кем бы ни казалась — пока мама обнимала меня, я могла быть просто ребёнком. А потом на звуки моих горестных всхлипов вышел и папа — в нелепом бежевом свитере с красными оленями и высокой горловиной, который мы когда-то в приступе рождественской лихорадки — непонятно зачем — вырвали с боем у пожилой леди, и гордо преподнесли отцу. В последствии все трое этот свитер ненавидели, но папа исправно надевал его раз в год — рождественским утром. Увидев нас стоящими в дверях, он на секунду замер в нерешительности, а потом присоединился к объятиям, и, деликатно подтолкнув нас в дом, покосился в сторону и захлопнул дверь ногой. Я фыркнула и как можно более незаметно вытерла мокрое от слёз лицо о мамин кардиган. Отпустив её, я крепко обняла папу:

— Господи, как же я скучала.

Папа потрепал меня по голове и чмокнул в макушку:

— Добро пожаловать домой, детка.

"Это, пожалуй, лучший отпуск в моей жизни" — думала я, распаковывая новые туфли, подаренные родителями. Потом я думала об этом же, валяясь с чипсами на диване, просматривая какую-то сопливую комедию для девочек. А потом — за праздничным ужином.

Вечером мы с мамой укутались в пледы, и устроились на мягких подушках в креслах на веранде с полными чашками горячего и крепкого кофе.

— Так что у тебя случилось, милая?

Я поморщилась и покачала головой:

— Я просто слишком обрадовалась, что наконец-то дома.

Мама поставила чашку на столик между нами и бросила на меня скептический взгляд:

— Каролина, солнышко, ты так рыдала, что я испугалась, что кто-то умер.