- В том то и дело, что мы не знаем. Никто не знает. Только ты сама. Ты ведь пообещала Валькоту, что пойдёшь за ним. Мы лишь обязаны тебя защищать до тех пор, пока ты это не поймёшь. Но если лето закончится, нас не станет.

- Вы разъедетесь по домам?

- Большинству из нас уезжать некуда. Наши миры уничтожены. Мы часть этого лагеря. Если он исчезнет, исчезнем и мы.

- Что значит “исчезнет”? В воздухе растворится?

- И этого мы не знаем. Лагерь летний. Не будет лета – не будет лагеря.

- Чушь какая-то. У вас тут религиозная секта что ли?

Мадина промолчала. Её слова напоминали игру “поди туда не знаю куда, принеси то не знаю что”.

- Как же я смогу вам помочь, если ни вы ни я не знаем, что нужно сделать?

Мадина продолжала молчать.

- Хорошо. Идём к Ане! Кем бы она ни была, я не смогу жить оставшуюся жизнь с чувством, что из-за меня погиб человек!

Но в голове уже созрел план. После обеда иду со всеми в поход, не привлекая внимания Мадины и вожатой, тихонько теряюсь и в лагерь не возвращаюсь. Вещей у меня нет, пойду налегке со своим рюкзачком, так что никто ничего не заподозрит. Постараюсь добраться до дороги за рекой.

Всю дорогу после нашего разговора Мадина шла расстроенная и замкнутая. Я уже жалела, что так повела себя. Мне хотелось каким-то образом замять наш конфликт, но нужных слов подобрать не могла. А что если всё происходящее – правда, и обитателям лагеря действительно нужна моя помощь? Валькот звал меня через сны, потому я слышала его голос, повторяющий одну и ту же фразу. И вот, когда, наконец, согласилась, вдруг хочу сбежать? Интересно, о чём думает Мадина? Кто она вообще такая? Озорная лоля со смешными рыжими хвостиками и богатой фантазией или закалённый в боях воин? Тайный член совета безопасности, революционного комитета, мастер боевых искусств, чемпион мира по стрельбе, дочка товарища Генды? Правда или вымысел все её рассказы о битвах с белогвардейцами? Я ведь совсем ничего не знаю ни о ней, ни об Ане. Прошлая жизнь известна мне только по их собственным рассказам. Нет, принимать на веру в этом лагере ничего нельзя. Лучше слушать, тихонько собирать информацию, не привлекая к себе внимания, делать выводы. Только не привлекать к себе внимания у меня не получилось, наоборот, я нахожусь в самом центре всех событий, что не позволяет мне спокойно подумать, взглянув на происходящее со стороны. Я до сих пор не могу поверить, что несколько дней назад проснулась на другом конце мира (может быть даже времени), в тёплой уютной кровати своего дома в Токио, а сегодня уже по уши втянута в жизнь какого-то странного русского лагеря, разделяя проблемы его обитателей.

Когда мы поравнялись с нашим домиком, прозвучал сигнал горна, и пионеры стайками заспешили на обед по дорожкам лагеря, но у меня аппетита не было.

Мадина, подозрительно оглянувшись по сторонам, открыла дверь. Аня действительно отдыхала в нашем домике, и у меня отлегло от сердца, когда та лёгким жестом поприветствовала нас, правда встать с кровати не смогла. Не могу поверить, что из-за неё Мадина подралась с Глебом Валерьяновичем. Он ведь напишет жалобу вожатой и директору. Ракчева навлекла на себя серьезные неприятности. Мне казалось, что вот-вот в домик войдёт Семён Михайлович с каменным лицом и начнёт неприятный разговор.

- Анька, как ты? – я бросилась к ней, готовя обнять, но была остановлена железной рукой Мадины:

- Оставь мазь на столе, и иди обедать, мне нужно обработать рану.

- Может быть, я посижу с Аней?

- Нет, лучше будет, если ты не станешь привлекать внимание вожатых, спокойно пойдёшь на обед и затем в поход с отрядом. Помни, Аня всего лишь вывихнула ногу. Про её ранение знают три человека – ты, я и докторишка. Ему язык уже отрезан, вздумаешь болтать – твой будет плавать рядом в той же спиртовке. Охранять тебя я обязана, но с языком или без – в уставе коммунистической партии не сказано. То же самое касается твоих любопытных ушей. Понятно выражаюсь?

Я покраснела. Да уж куда понятнее. Единственное, что было не понятно – эта шутка про отрезанный язык. Или не шутка? Кто знает, чего можно ждать от этой рыжей бестии. Спорить было бесполезно. При всей отходчивости Мадины видно было, что на этот раз она разозлилась всерьез, и рассчитывать на снисхождение пока что не стоит. Вот тебе на, помирились, называется. Мне не оставалось ничего другого, как отправиться на обед, и я смущённо выскользнула из домика под прожигающим взглядом Мадины.

Возле столовой я встретила Серёжу, который о чём-то болтал с Мишей. Как нельзя, кстати. Вот уж кому мне хотелось задать несколько вопросов по поводу ужасной ночи.

При виде меня Миша вежливо снял кепочку и поклонился, а Серёга наоборот, застыл, как вкопанный, не сводя глаз. Миша толкнул его локтем в спину, и тот расплылся в улыбке. Судя по тому, что ни Миша, ни Серёжа не были призраками, а выглядели (по крайней мере, днём) как обычные пионеры, снова захотелось поверить в то, что все ночные приключения мне приснились.

Я протянула руку, но вместо рукопожатия Миша, галантно расшаркавшись, как граф в старинных фильмах, её поцеловал.

- Госпожа Гиссарико! Весьма обрадован вашему визиту. Честь имею пригласить на трапезу в сей скромный пионерский замок.

Настала очередь Серёжи толкать его локтем в бок. Вдруг он крепко меня обнял, буквально повиснув на шее:

- Гиса, ты цела, невредима, жива! О, как же я рад!

Я опешила, и попыталась освободиться из его объятий. Вокруг же все смотрят, что это ещё за нежности такие!?

- Прости, прости, – тут же стал извиняться Серёжа, – просто я очень... очень...

- Очень глупый пионер, прошу-таки заметить, – продолжил Миша, – всё утро сочиняет какие-то россказни-небылицы про духов. Если это, конечно, не новый сценарий для Доброва, я бы крайне рекомендовал вам, молодой человек, обратиться в клинику для душевнобольных, в простонародье- медпункт. А вас, барышня, я попрошу не обращать внимания на его странности. С ним что-то не так с самого утра (Миша произнёс последние слова, адресованные мне, совсем тихо, однако Серёга их всё равно услышал).

- Гиса, я тебе всё расскажу, просто со мной такое произошло ночью – даже не знаю, поверишь ты мне или нет.

- Сергей, вы разве не видите, что дама голодна? Как говорит моя тётя Соня, любовь – как масло, лучше с хлебом.

- Миш, да при чём здесь любовь? – Серёга смутился.

- При том, что даже из самой сладкой любви компота не сваришь. А сейчас время чревоугодия. Попрошу к столу. Негоже опаздывать к обедне.

Спорить с мудростью еврейского народа в лице Миши было бессмысленно.

- Я тебе в походе всё расскажу, ты ведь идёшь? – кинул смущённый и покрасневший Серёжа и убежал в столовую. Миша одобрительно кивнул ему вслед, затем мне и неспешно поднялся на ступеньки, жестом приглашая следовать за ним.

Решено. Теперь я точно пойду в поход! Уж очень хочется узнать, что видел Серёга, помнит ли, как сидел на дереве ночью с ножом? В одном я была уверена – Миша не стал призраком. А если так, неужели у этого парня съехала крыша, как говорят русские?

Если вчера на ужине пустовало одно место за столом, то сегодня их было уже два, и обедала я в одиночестве. Было даже как-то непривычно тихо без шуток и колкостей моих соседок. В столовую зашла Ярослава Сергеевна, и привычное гудение зала на минуту стихло. Она сделала объявление, что поскольку для тех, кто идёт в поход, ужина не будет, они должны получить сухпоёк на раздаче после окончания обеда, и сейчас же несколько пионеров вскочили из-за столиков, выстроившись в очередь. “Не толпитесь, всем хватит, всё по списку”, – успокаивала она, – “построение на площади в 15 часов”.

Вот и прекрасно! Я получила три сухпайка за себя, за Мадину и за Аню. Теперь мне точно хватит продуктов, чтобы добраться куда-нибудь. Вдруг придётся идти целый день или даже два? Город-то близко, но это на трамвае, а топать через лес – мало ли? Затем подошла к вожатой:

- Ярослава Сергеевна, вы ведь так ничего и не решили с моими вещами. Мне бы не хотелось идти в поход в пионерской форме. Да и обувь нужна подходящая.