Больше никто ее не винил. Культурно запрограммированная пассивность, сказали они. Образ сказочной принцессы. Но Джослин была унижена. Двух женщин из группы действительно изнасиловали — одну ее же муж, причем неоднократно. Джослин поняла, что устроила бурю в стакане воды. Своим молчанием она сама дала Брайану незаслуженную власть. Пусть теперь какой-нибудь наглый студентик попробует сказать, кто она такая.

Кто она такая?

— Что со мной не так? — спросила она потом у Сильвии. Вопрос был не для группы. — Проще простого. Влюбиться. Забыться. Почему же у меня не получается?

— Ты ведь любишь собак. Джослин сердито отмахнулась:

— Не считается. Слишком легко. Это и Гитлер умел.

На четвертый вечер она не пришла. Оказалось, от самоанализа ей тоже становится стыдно, а со стыдом было покончено.

Дэниел лоббировал в Сакраменто индейское племя, экологическую организацию и японское правительство. Время от времени ему предлагали баллотироваться на какую-нибудь должность, но отделаться было несложно. Политикой сыт не будешь, говорил он. Сильвия работала в библиотеке штата, в зале истории Калифорнии. Джослин отвечала за контакты с клиентами на маленьком винограднике; собачий питомник появится еще не скоро и никогда не сможет ее обеспечивать. Горди прожил шестнадцать лет, в его последний день на земле Сильвия и Дэниел взяли отгул и вместе с Джослин отвезли пса к ветеринару. Они сели снаружи на лужайке, и Горди умер у Джослин на руках. Потом они просто сидели в машине. Вести было некому: никто не мог сдержать слез.

— Как ты? — спросила Джослин Сильвию. В кухне у них была одна минута наедине и сотня несказанных вещей, о которых они молчали при Аллегре. Аллегра была любимицей Дэниела, единственной дочерью; она сразу и навсегда приняла сторону матери, но это выглядело неестественным и всех нас огорчало.

Кухня, само собой, была красиво оформлена: тумбы с бело-голубым плиточным верхом, медные ручки, антикварная плита. Сахара сидела у раковины, демонстрируя свой изящный африканский профиль. Когда все разойдутся, ей дадут вылизать тарелки, но это секрет, а она умеет хранить секреты.

Джослин споласкивала бокалы. В городе была такая жесткая вода, что в посудомоечной машине они наверняка поцарапаются, приходилось мыть руками.

— Ходячий труп, — ответила Сильвия. — Знаешь, как раньше Дэниел меня злил? Оказывается, я была очень счастлива замужем. Тридцать два года. Как будто сердце вырвали из груди. Кто бы мог подумать?

Джослин поставила бокал и взяла холодные руки Сильвии в свои скользкие, мыльные ладони:

— Я все эти годы очень счастлива не замужем. Все будет хорошо.

Только сейчас она поняла, что тоже теряет Дэниела. Она не отказалась от него — просто дала попользоваться. А между тем, пока Джослин разводила собак, протирала лампочки и читала книги, Дэниел собрал вещи и уехал.

— Я тебя очень люблю, — сказала она Сильвии.

— И как я могла забыть, что большинство браков заканчивается разводом? — спросила Сильвия. — Остен этому не учит. У нее в конце всегда свадьба или две.

Тут появились Аллегра, Пруди и Бернадетта, с кофейными чашками, салфетками и тарелками. Возможно, из-за слов Сильвии это чем-то напоминало свадебную процессию. Золотистый свет отражается в окнах. Снаружи молчаливый туман. Женщины заходят в кухню одна за другой, держа перед собой грязную посуду. Наконец мы снова в сборе.

— Le monde est le livre des femmes[8], — объявила Пруди.

Бог знает к чему. Может, и всерьез, губы все-таки остались видны — если это не очередная ирония. Так или иначе, вежливого ответа мы не придумали.

— Моя драгоценная, любимая Сильвия, — сказала Джослин. Крошечная, женственная капелька слюны упала изо рта Сахары на каменный пол. Наши вилки и ложки в раковине сползли под мыльную пену. Аллегра обняла мать и положила ей голову на плечо. — Это еще не конец.

Джослин рассказывает о выставке собак:

Как правило, для начала судья просит всех владельцев провести собак по рингу и выстроить в линию вдоль барьера. Пока собаки идут, судья стоит в центре и оценивает грацию, пропорции, здоровье.

Когда собаки занимают наиболее выгодную стойку, судья лично проверяет прикус, глубину грудной клетки, упругость ребер, угол плеча, шерсть и выставочную кондицию. У самцов надо вручную удостовериться в наличии двух яичек.

Потом владельцы опять водят собак, теперь уже по очереди: сначала от судьи, чтобы тот оценил их сзади, затем обратно к нему, для осмотра спереди. Судья ищет дефекты в движениях: правильно ли собака идет, не слишком ли сближает лапы? Какая у нее походка: свободная или скованная, легкая или зажатая? На финальных этапах судья может попросить, чтобы владельцы водили соперников в парах для непосредственного сравнения и выбора победителя.

На выставке собак в центре внимания чистопородность, экстерьер и темперамент, но все держат в уме деньги и селекцию.

Вот неполный список того, чего нет в книгах Джейн Остен:

убийства с узким кругом подозреваемых

ожесточенные поцелуи

девочки, одетые как мальчики (обратное бывает реже)

шпионы

маньяки-убийцы

плащи-невидимки

архетипы Юнга, прискорбнее всего — двойники кошки

Но не будем о минусах.

— По-моему, самые лучшие страницы у Остен — это где Фанни Дэшвуд обстоятельно, шаг за шагом, уговаривает мужа не давать денег его мачехе и сестрам, — сказала Бернадетта. Она повторяла эту мысль на разные неубедительные лады, а Аллегра слушала, как дождь тихо стучит по крыше, окнам и веранде. Сегодня Бернадетта явилась в каком-то сиреневом бедуинском одеянии. Она подстриглась, оставив волосам меньше простора для импровизации, и выглядела очень хорошо; самое удивительное, что достигнуто это было чудесным способом, без зеркал.

Погода стояла холодная и сырая, как бывает в апреле, когда ты уже решишь, что весна пришла. Последняя насмешка зимы. Мы сидели вокруг камина в огромной гостиной Сильвии; через открытую дверцу было видно, как огонь стелется по дровам. С высокого потолка из клена «птичий глаз» на маленькую компанию смотрела сотня глазков.

В дождь у Аллегры часто ныл локоть; она машинально потирала его, но, заметив, что мать смотрит, остановилась и попробовала ее отвлечь.

— Я люблю, когда есть развитие, — согласилась она. — Повторение надоедает, — подразумевалась Бернадетта, но Аллегра промолчала бы, если б та могла понять, — потому что ни к чему не ведет. Особенно мне нравится такое развитие, которое все переворачивает с ног на голову. От одной крайности к другой.

Аллегра жила противоположностями — либо объедалась, либо умирала с голоду, либо замерзала, либо горела, либо валилась с ног, либо бурлила энергией. Она вернулась домой в прошлом месяце, когда ушел отец. Джослин смотрела на Аллегру с одобрением. Очень хорошая дочь. Без нее Сильвии было бы совсем одиноко.

С Аллегрой никому не бывало одиноко. Столько жизни — любой воспрянет духом. Единственное — но Джослин об этом думать не хотелось, — Аллегра... она необычайно глубоко все переживала. Одно из ее восхитительных качеств: плакать вместе с плачущими.

Сыновья Сильвии тоже могли ее подбодрить, особенно Диего. Энди не умел сочувствовать долго, хотя на час-другой его хватало. Жаль, Диего не удалось приехать — у него работа, семья. Но Диего развеселил бы Сильвию. Аллегра же могла распереживаться так, что в итоге приходилось ее утешать, даже если трагедия лично твоя.

Джослин поняла, что Сильвия держит себя в руках ради Аллегры. Вынуждена притворяться счастливой, когда ей так плохо. Кто посмел бы такого требовать? Она представила, как Сильвия варит Аллегре суп и наполняет ванну, закутывает в шали, укладывает на диван и отпаивает чаем. Нет, чтобы Сильвия носилась с Аллегрой сейчас — это уж слишком. Украдкой взглянув на разбросанные вокруг плеера коробки от компакт-дисков, Джослин поняла: кто-то упивался своим горем, причем не Сильвия — если только она вдруг не увлеклась Фионой Эппл[9]. Откуда в Аллегре столько эгоизма?