Вдруг мне стало противно: одно дело - женская свобода, а другое - распущенность. В свои восемь с половиной лет я уже понимал, что это такое.
Потом мы поплыли дальше. И вот тут наконец случилось то, чего я с таким напряжением ждал, - отцу пришлось у меня на глазах принять бой.
Погода была жаркая, море спокойное, как почти всегда летом - бури чаще всего начинаются в межсезонье и у берегов, это я уже знал. Мы с матерью, сестрой и служанкой сидели под навесом, а рядом стоял наш молодой раб - Мирон, преданный матери, как и Корина. Нас всех разморило от зноя.
Отец был пока что свободен и подошел к нам, чтобы перемолвиться парой слов.
Я помню, что на Никострате были надеты кожаный нагрудник, бронзовые наручи и поножи и пояс из квадратных бронзовых звеньев; темные волнистые волосы, как всегда, были стянуты в короткий хвост на затылке - голова его осталась непокрытой. Он редко надевал тяжелое вооружение, пока служил наемником; однако такой доспех подчеркивал его ладную мощную фигуру, и короткий широкий меч у левого бедра придавал ему очень грозный вид. С правой стороны на поясе у отца висел нож.
Я помню, что отец, поговорив с матушкой, обратился ко мне, чем изрядно меня удивил. Никострат спросил - всем ли я доволен, и нравится ли мне плавание; и я заверил, что лучше мне еще не бывало. Мой великолепный отец даже улыбнулся мне при этих словах… а потом вдруг устремил взгляд на горизонт, и лицо его окаменело.
- Чужой парус!
Я встал, насколько мог быстро, и тоже уставился на юг: и увидел красный парус с каким-то непонятным круглым изображением, и корабль - гораздо длиннее, чем греческие, насколько я мог судить. Борта его были крашены киноварью. Корабль приближался быстро: и я уже мог разглядеть начальников в длинных пестрых одеждах и воинов в темных кожаных штанах, остроконечных шлемах и чешуйчатых панцирях…
“Как только им не жарко”, - подумал я в первый миг. А потом я понял, кто это и что это может значить: во рту у меня пересохло.
- Персы! - воскликнул я.
Сестренка взвизгнула, схватившись за мать. Никострат кивнул: на его лице читались ярость и отвращение.
- Идите вниз - немедленно! - приказал он. После чего, выхватив меч, бросился к другим мужчинам на судне: там уже заметили пиратов и начали спешно готовиться к бою.
- Быстро вниз! - крикнула мать, видя, что мы застыли. Никострат оставил нас, зная, что его жена с нашим молодым сильным слугой уведут всех в укрытие; и мы побежали к люку, чтобы спрятаться в трюме. Однако у лестницы уже возникли давка и паника.
Мирону пришлось отталкивать людей, чтобы расчистить дорогу госпоже; и я проследил за тем, как они спустились по лестнице. Я за ними не последовал… я сам еще не понимал, почему; но через несколько мгновений понял. Я жаждал увидеть битву!
И моя мечта осуществилась - я все увидел собственными глазами.
Персы приготовились таранить наш корабль; я разглядел этот железный таран, нацеленный на нас, но наш кормчий успел развернуть судно, и удар пришелся вскользь. От этого вражеская триера покачнулась, хотя она была нагружена тяжелее родосской и весила больше. Наши воины воспользовались этим, чтобы бросить копья: двое азиатов упали, обливаясь кровью. При виде этой вражьей крови меня охватило дикое возбуждение; как тогда, в драке против шести мальчишек…
А потом персы бросили веревки с крючьями, которым зацепили наше судно и потащили к себе; нас всех тряхнуло. Я крепче схватился за палку и присел, спрятавшись за каким-то ящиком, привязанным цепями к палубе: конечно, никто меня уже не замечал, а вот я все видел… Обездвижив нашу триеру, персы перебросили мостик со своего борта - и начали перепрыгивать на нашу палубу, ошеломив меня своей наглостью и своим напором. Зазвенели клинки: кривые персидские мечи ударялись о мечи наших воинов, крики ярости и боли раздавались повсюду. Я переполз поближе, дрожа всем телом и крепче сжимая посох; еще пара шагов, и мужчины растоптали бы меня, даже не заметив.
Я скорчился, застыв на месте; и тут наконец узрел отца. Таким я его не видел никогда: Никострат рубился сразу с двумя азиатами, высокими и сильными мужчинами в бронях; и он теснил их к борту своим бешеным натиском. Персы пятились перед ним… и одного он рубанул мечом наискось, раскроив ему грудь вместе с кольчугой, а другого с сокрушительной силой пнул ногой в грудь. Этот удар наверняка переломал пирату ребра; но несчастный свалился за борт, не успев задохнуться.
Я был так потрясен этим зрелищем, что не заметил, как другие враги побежали прямо на меня: наши теперь теснили их со всех сторон. Один перс проскочил мимо - и я, сам не успев сообразить, что делаю, подсек его посохом под щиколотку, как мальчишки тогда свалили меня. Пират упал, и наши закололи его.
Больше я не осмеливался высовываться, скорчившись за своим ящиком: но я видел, что родосцы одолевают. Персы с воплями падали за борт и тонули в своих тяжелых доспехах и одеждах; наконец оставшиеся перескочили на свой корабль и, сумев отцепиться, поплыли восвояси так быстро, как могли.
Меня колотило с головы до ног: я чувствовал густой запах крови и соли, поднимавшийся от палубы, и слышал стоны раненых персов, которых свои бросили, а родосцы сейчас безжалостно добивали. Мне казалось, что это меня тут бросили - и меня добивают… Битва оказалась куда ужаснее, чем я себе воображал!
Я неуклюже встал, цепляясь за свой ящик, - и тут меня вырвало. Потом я упал на палубу и, кажется, потерял сознание.
Вдруг меня вырвали из забытья, схватив за шиворот и сильно встряхнув: я заорал и забился, вообразив, что это какой-нибудь перс, который уцелел. Но тут воин отпустил меня; я упал на четвереньки и перекатился на бок, задрав голову и с трепетом взглянув на него. Воин оказался эллином - он был весь покрыт кровью и ужасен, как сам Танат: я узнал своего отца.
- Что ты тут делаешь? - прорычал он.
Окровавленный меч в его руке был еще обнажен. Никострат задвинул его в ножны; а потом наклонился ко мне и, схватив за грудки, легко поднял в воздух.
- Что… Ты… Себе позволяешь, щенок?..
С каждым выдохом скозь зубы он немилосердно встряхивал меня: голова моя болталась, так что, казалось, вот-вот оторвется, ребра трещали в лапах спартанца. Мне представлялось, что он вот-вот швырнет меня в морскую бездну, как только что отправлял за борт персов…
- Я ничего… Я не хотел! - отчаянно крикнул я, сумев набрать в грудь воздуху. - Отец!
Но тут безумие битвы в глазах Никострата погасло, и он поставил меня на ноги.
- Твоя мать, должно быть, уже с ума сошла, потеряв тебя, - мрачно сказал он. А потом велел:
- Иди к матери и сестре и утешь их! У меня здесь еще работа!
“Так вот как он называет это - работой!” - подумал я с содроганием. Но, разумеется, был только счастлив убраться с глаз родителя.
Я уполз в трюм, спотыкаясь и всхлипывая. Да, должен признаться, что я позорно разревелся, когда Никострат оставил меня в покое: ведь мне было только восемь лет, и я впервые увидел настоящую жестокую битву… и впервые увидел такое лицо своего отца! Но когда я спустился в трюм к моей семье, я успел утереть глаза и больше не дрожал.
Я не сразу нашел Эльпиду, сестру и слуг среди людей внизу, при слабом свете, просачивавшемся сквозь щели. Но когда я уже приготовился закричать, то услышал крик:
- Хозяин Питфей!..
Ко мне пробирался Мирон - с безумными глазами: его пшеничные волосы были всклокочены, одежда порвана. При виде него ноги у меня подогнулись, и молодой раб матери подхватил меня, прижав к груди.
- Мы думали, что ты убит!
- Я… не успел спуститься, - соврал я, ради общего спокойствия. - Но все обошлось, как видишь!
Мы со слугой вернулись к моей матери. Эльпида сидела, держа в объятиях дочь; она не плакала, только что-то шептала, и лицо ее было совершенно белым. Узрев меня, матушка вскрикнула… а потом протянула ко мне руки, неуверенно, точно думала, что перед нею призрак.
