Из баек, подслушанных на баке и в кают – компании:

– Капитан Скалкин поручался, на подпись понесли, смотрит – букву «к» по неосмотрительности заменили в его фамилии на «р». Капитан был хладнокровным и вежливым человеком. До определенного момента, конечно.

– Кто заполнял судовую роль?

Четвертый помощник отвечает:

– Я.

– Так вот, моя фамилия не Сралкин, а Скалкин, – надо мной ржет весь «портнадзор». Еще раз ошибешься – спишу на берег.

Город преждевременно цвел и пах. Сирень бушевала. Каштаны на Большой Садовой вот – вот должны были распуститься, у парка Горького газон горел кумачовым цветом от тюльпанов. Клоуны у входа на аттракционы раздавали детям шарики.

Праздная толпа дефилировала по Пушкинской. Илья уселся на скамейку. Набрал телефон Пистолета.

– А, это ты! Ну, как ты там?

– Хреново, – Илья нервно затянулся сигаретой. – Ты можешь подрулить на Пушкинскую?

– Не вопрос. Как всегда, на том же месте?

– Да.

– Жди.

Влад и Агроном тоже были через десять минут.

– Похоже, он тебя задавит. – Агроном открыл бутылку пива, отхлебнул и пустил по кругу.

– Да, я ему звонил. Он послал меня к черту, сказал, что адвокаты ему не нужны. – Пистолет осторожно опустил приконченную бутылку «Будвара» в урну.

Илья осмотрелся по сторонам. По Пушкинской, будто по подиуму, демонстративно – безразлично прогуливались красивые барышни. Из летних кафешек, тут же открывшихся тут и там, доносились звуки музыки. Светило солнце, щебетали птицы.

– Может быть, у кого – то…

Влад первый отвел глаза.

– Илья, я, конечно, понимаю, ты влип и всё такое! Мою «мазду» ты тоже превратил в металлолом, и я подожду. Не вопрос. Но деньги… что я мог у? Ну, пятьсот, ну, семьсот евро. Ты же знаешь, на что я живу, мне родители из Африки присылают контрибуцию.

Пистолет заерзал на своей толстой заднице.

– Если тебя устроит пять штук, дам на год или когда отдашь. И то придется идти к маман на поклон.

Илья повернулся к самому богатенькому Буратино – Агроному. Сергей, похожий на воробья, стал бегать вокруг скамейки, на которой уселась троица друзей.

– Ну и что? Пистолет даст пять штук, Влад семьсот, ну я, может, если постараюсь, десятку подброшу. Математики мои, считайте – я – то учусь на журфаке, – сколько это будет? Чего молчите? В лучшем случае с Илюхиными – шестнадцать. А где остальные брать?

– Может, грабануть кого?

– Фильмов насмотрелся, придурок! – Влад замахнулся на Пистолета. – Думаешь, твой папаша тебя отмажет? – И обратился к Илье: – Когда тебе последний срок?

– Сегодня десятое апреля? – Илья достал новую сигарету, пальцы у него тряслись. – Значит, семнадцатого.

– Мое солнышко вспомнило обо мне.

Илья поморщился и отодвинул трубку, оттуда неслось что-то мурлыкающе: «котик», «зайчик», «соколик» – хотелось тут же блевануть.

– Ты что молчишь, соколик? – забеспокоились на том конце.

– Тебя слушаю, затаив дыхание.

– О! Ты меня уже заводишь!

– К тебе можно?

– Мой старый козлик уже в рейсе, так что ты вовремя.

У Ильи было такое выражение лица, будто он съел целый лимон, вместе с кожурой.

Старая сука, «учительница первая моя». Если бы не ее раз говорчики – рассказы о муже, капитане дальнего плавания, что он неплохой в принципе человек, но всё равно ведет себя как козлик, тапирчик, баранчик и ослик… А вот Илюшечка – мальчик золотой, соколик, солнышко, зайчик, котик и иногда несносный жеребчик. Если бы не эти уменьшительно – ласкательные прозвища, сюсюканье и пустая говорильня, эту Катю еще можно было бы терпеть. Несмотря на то, что ей сорок семь, хотя, конечно, она клянется, что тридцать пять. Но Илья-то видел ее паспорт. Они два раза летали в Турцию, Катенька оплачивала.

Если бы она еще не намазывала себя кремами, не орошала духами и черт знает какими пудрами себя не гримировала, если бы при этом она не подкачивала, не подкалывала и не подкладывала… Если бы… Если бы! Но запретить ей это делать было невозможно. В постели Илье иногда казалось, что он лежит не с женщиной, а с забальзамированным трупом. Один раз, когда они вдвоем перепили «Хеннесси» в Сочи, он пошел ночью познакомиться с тем, кто живет в унитазе, а вернувшись, увидел при лунном свете ее, благоухающую, похожую на подложенную к нему в кровать мумию. Тут его мозг окончательно вынесло, и тогда он заорал на всю гостиницу:

– Открой глаза! А-а!

Она испуганно соскочила с кровати и заметалась по номеру. Потом он просто ржал как ненормальный, а она его била подушкой, не понимая, что произошло.

Теперь они сидели у нее на уютной, убранной цветами, лоджии, пили кофе.

– Подожди ты с кроватью! – Илья отбросил ее блудливые ручонки. – У меня большие неприятности.

– Котик, тебе нужны бабки?

– Нет. То есть да! – Илья поперхнулся. – А ты откуда знаешь?

– Зайчик! Я не совсем дура, – она надула свои и без того накачанные ботоксом вареники, отчего ее лицо навсегда приняло несколько глуповатое выражение. – Ты последнее время…

– Катя! Давай по делу. – Илья вдруг решил, что будет грубо в его положении начинать со скандала. – Я в душ…

Под струями воды он пытался сосредоточиться на предстоящем сексуальном преступлении. А как еще можно назвать состояние, когда не хочется совсем, а надо? Может, подвиг соития?

В голове у него вертелась одна и та же мысль: можно ли в двадцать три стать импотентом? Ему даже стало жаль этого козлико-тапирчикового капитана дальнего плавания, которого он орогатил три года назад: капитану-то с ней приходилось быть в постели поболее, чем ему. «А впрочем, он, наверное, и удирает от этого в рейс, – пришла к нему одинокая мысль. – Точно – точно! Я бы тоже от нее удрал», – жалел он себя.

Как же настроиться на нужную волну? И тут откуда-то выползла фраза Арсена: «Без денег не приходи». Надо! Ну, Катька, погоди!

Когда они уже отдыхали после его «подвига» в постели, она положила голову ему на плечо.

– Мальчик мой! Я знаю, ты используешь меня, ты меня не любишь и не полюбишь. Да?

И это извечное, после констатации факта, что не любишь… Откуда-то всегда вылезал женский вопросик, такой наивненький, скромненький: «Да?» С большим – пребольшим вопросительным знаком. Он всегда бесил его. Зачем тебе обязательно услышать правду, если ты и так знаешь ее?

– Перестань! – Илья закурил.

– Любимый, ты, конечно, порядочная сволочь, что пришел ко мне. Уверена, что, если я тебе дам эти деньги, ты их никогда не вернешь. Никогда. Ты же знаешь, я не возьму с тебя ни расписки, ничего… Молчи. – Она закрыла его рот своей мягкой ладошкой. – Мы с тобой никогда не говорили так. По душам. Ты думаешь, я падшая… Да – да, ты так думаешь. И это правда. А я молюсь, прошу у Господа прощения за всё… И когда мой уходит в плавание, я прошу Господа, чтобы он вернулся живым и здоровым; и про тебя всегда помню, ставлю свечку, чтобы у тебя было всё хорошо. Ты помнишь, как мы познакомились?

– Конечно, – Илья вздохнул в темноте.

– Тот год, когда Господь подарил мне эту встречу, я вспоминаю, как праздник всей моей жизни. Я стояла под дождем на набережной, вся промокшая, продрогшая, зареванная. Я в очередной раз поругалась со своим Петей. Никто не тормозил. А ты, такой элегантный, подъехал…

– У меня тогда был старенький форд «Туарег», – Илья закрыл глаза. «А, правда, мне ее было тогда очень жаль, – подумал он. – Стоит такая несуразная. Мокрая курица. В дорогом плаще, с хлопающим на ветру зонтиком».

Катя еще ближе прижалась к худому, жилистому телу Ильи. Потом они долго молча лежали с открытыми глазами. В форточку заглянула луна, окатила нежно-желтым светом двух неподвижных людей.