Пистолет забегал по комнате, когда Илья рассказал ему о том, что произошло в ресторане на левом берегу.

– Хреновое дело! – Лицо Пистолета сморщилось и приняло на мгновение вид печеного яблока. На самом деле, он плохо видел и сейчас пытался разыскать зачем-то свои очки.

– Мама, – заорал он растеряно, – где мои очки?!

– Не кричи. – К ним в комнату вошла полненькая, улыбчивая, миловидная женская копия Пистолета. – Ты их оставил в ванной; на, недотепа! – она провела своей мягкой ручкой по кудрям сына. – Вы чего такие мрачные?

– Ой, мама! Я потом всё расскажу.

– Когда придумаешь? – Хохотнула она.

– Мам, не начинай!

Она, напевая какой-то мотивчик, вышла из комнаты. Водрузив очки на конопатый нос Пистолет уставился на Илью.

– Может к папе, за помощью…

Илья гордо замотал головой…

Мать, открывшая Илье дверь, хмуро сказала:

– Тут тебе весь вечер названивали. Спрашивают тебя и вешают трубку.

– Кто?

– А я знаю…

Илья выпил стакан воды и грохнулся на кровать.

В четыре часа утра за ним приехали.

Его встретил хмурый капитан, который постоянно сморкался и закапывал себе что-то в нос.

– Аллергия замучила, – пожаловался он по свойски и вздохнул. – Ты уж прости, что рано так; домашние небось волновались. Мы для твоего же блага, чтобы ничего не случилось. Дружков убивают, а ты понимаешь дрыхнешь.

– Я-то тут при чем?

– Да мы знаем. – Он смачно, на весь кабинет, чихнул. – Тут понимаешь, какая штука… Машину ты видел. Случаем не рассмотрел номер?

– Нет.

– А подумать?

– Тридцать четвертый регион, кажется.

– Хорошо. Вот уже гораздо лучше… Что же ты нас не дождался? Ладно. Номер вспомни.

Илья закрыл глаза: номер, номер, он еще… да, точно, как номер квартиры Кати. Точно.

– Сто двадцать три, но не уверен.

– «Мазда» черная?

– Да убитая совсем.

– Ага, под Сальском в лесополосе сожженная стоит. Что еще запомнил, описать сейчас можешь?

Илья рассказал всё, что помнил.

– А зачем к Оганесяну приезжал-то?

– К какому Оганесяну? – Илья встрепенулся, не сразу сообразив, что капитан спрашивает про Арсена. – Просто поболтать.

– А что у тебя за история с его машиной? Илья молчал. Блин, они уже всё разнюхали!

– Ты знаешь… – Капитан опять полез за платком, долго сморкался. Глаза у него налились и стали красными. – Ты знаешь, – повторил он после затянувшейся сопливой процедуры, – что у тебя возникают проблемы с уголовным кодексом? Большие проблемы. И не только с ним.

– Я-то тут при чем? – повторил Илья. Он дрожащими пальцами мял сигарету до тех пор, пока из нее на пол не посыпался табак.

– Что ты заладил: «я-то тут при чем, я-то тут при чем»! Сейчас поймешь… Семья покойного Оганесяна считает, что если бы ты не протаранил машину Арсена, то… Он, оказывается, взял за нее задаток. Какого хрена ты себе думаешь дальше? Парень, ты так попал…

Илья еле воткнул другую сигарету в рот.

Капитал уселся за стол, долго что-то писал, потом протянул протокол бледному парню.

– Подписывай вот здесь. – Он протянул исписанный лист. – Домажорились, пацаны! Типа золотая молодежь. Ты в курсе, что это за семья? В какое говно ты вляпался? Ты просто исчезнешь, и всё… Не сразу: может, через месяц, может, через полгода. Потом тебя родственники объявят в федеральный розыск. Ну, поищут тебя, так для проформы. Но вряд ли найдут.

Илья пытался прочитать капитанские каракули, ничего не получалось.

– Я же не виноват в смерти Арсена.

– А родственники считают иначе. Ладно, парень, подписывай протокол и проваливай домой, спрячься под одеяло и никому не открывай. Понял?

11 июня. День

Вчерашний вечер закончился в каюте Пал Палыча Цымбалюка распитием великолепного румынского вина, да под красную икорку, королевские креветки, медведку (страшную креветку) и мясо краба. Пал Палыч, в судовой роли, как и Ширшова, помощник капитана по УВР, откликнулся на мою просьбу взять у него интервью. Собственно, интервью не получилось. Интервьюируемый постоянно меня перебивал, но был хлебосолен, вежливо – насторожен и пытался сам больше задавать вопросы, чем отвечать на мои.

По старой «расейской» традиции, выпив за знакомство, плавно перешли к разговору о работе, то бишь о проблемах на корабле, но не глобальных, а так, по пустякам. Все – таки я чужак. Кто меня знает, что я за человек. Тем более журналюга. Тут, на «Надежде», я уже заметил, особое отношение к нашему пишущему брату. И, как все русские, в конце беседы мы скатились к общемировым проблемам, которые пытались разрешить часов до двух ночи. Проблемы не разрешили, вино закончилось, разошлись по каютам.

Стоим у острова Лемнос. Фордевинд – ветер прямой. Это я всё фиксирую в дневнике, чтобы что-то запомнить.

Моряк весь в ракушках – это про Пал Палыча; даже не верится, что человек родился на Украине, где-то под Кировоградом, а море увидел, лишь когда призвали в армию, на флот.

Тут, конечно, не военный корабль, но порядки почти военные. Мне, не пившему солененькой забортной водички, не всегда эти порядки понятны, поэтому иногда спорю с теми, с кем не надо бы спорить. Меня успокаивают: «Ничего, парень, это по молодости. Это бывает».

Тут вот прочитал: «Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и чуть придурковатый, дабы разумением не смущать лица начальствующего. Устав флота российского. Петр Первый».

Учту, Петр Алексеевич.

Не пускают нас на Лемнос, потому как считают шпионами, закамуфлированными под учебный корабль. Не знаю, как насчет шпионов, но что тут, в Мирине, можно нового узнать? Тихий курортный городок окружил бухточку, в глубине которой стоит пара штук довольно старых военных катеров, непрезентабельных, с потеками ржавчины, – вот и все натовские тайны.

Кончил править главу, которую намеревался отправить Татьяне Владимировне. Лиха беда начало.

Вот вам и первое убийство. Вышел на палубу, после того как убил собственными руками Арсена, и как-то даже не по себе стало. Хожу тут незамеченный. Греческое солнце уже почти в зените, все что-то копошатся, фотографируются на фоне острова, а я будто Джек Потрошитель: кокнул человека – и ничего. Никто не подозревает, что в каюте номер двести четыре писатель начал свой кровавый отсчет.

Что узнал нового?

Желтый флаг – «мое судно не заражено, прошу разрешить свободное плавание». Это я узнал, когда поднимали желтое полотнище в голубое выцветшее небо Греции.

Пока идет неразбериха и согласование, когда и как мы сможем очутиться на острове, спустился в каюту творить дальше…

В гостиной собрались все.

– Что случилось, Илья? – Мать сидела в одной ночнушке, нерасчесанная, постаревшая.

– Арсена убили!

Бабушка ойкнула, схватилась за руку сидевшего у окна в глубоком старинном кресле тяжело дышавшего деда. Евгений Васильевич сверкнул глазами.

– Илья! Ты… что же… – он стал стучать кулаком по крышке стоявшего рядом с креслом кабинетного рояля, – ты что же… подозре… – Он умолк на полуслове и чуть обмяк…

– Нет! Нет! Вы что, с ума сошли все? Я просто приехал, черт мен я дернул… туда, где его… Ну, в общем, я видел их… тех, кто его убил.

– Какой ужас! – Мать заметалась по комнате.

– Полина, сядь! Не кричи на весь дом, соседей разбудишь. – Слова старика были сухими, хлесткими, как выстрелы.

Полина Евгеньевна тут же послушно бухнулась на стул.

– Я очень устал, прошу меня к телефону не звать, кто бы это ни был.

– Ты там совсем ни при чем? – Дед из своего кресла сверлил внука глазами.