Она мило улыбнулась, приложила палец к губам:

– Знаете, что я вам скажу…

Они опять сидели на диване насколько возможно близко друг другу.

– Почему мы так холодно с вами – вы да вы. Почему нам постарому не называть друг друга – ты меня Мусей, а я тебя – Юрой. Правда? Дай твою руку.

В этот вечер Нюра напрасно ждала Юрия. Ему было некогда – он засиделся «на этом проклятом совещании».

– Нажимай крепче, Андрюха. Нажимай! Ах ты щучий хрен – опять сорвалось.

– А ты там что смотришь, борода? Машина то не бог весть, а полчаса потеем.

В глубоком овраге, втаптывая в грязь палые осенние листья, копошатся четверо. Один – в кожаной куртке и кожаных рукавицах, другой – широкоплечий парень с засученными рукавами подхватили канатом, пропущенным через бревна, сохранившиеся от разрушенного моста, упавший в овраг автомобиль. Двое внизу, по мере того как первые поднимают машину, ставят под автомобиль подпорки.

– Прикрути веревку-то к дереву. Она сама держать будет.

Из оврага вылезает мужик с черной когда-то, а теперь серой бородой и, поблескивая хитрыми карими глазками, говорит:

– Разве ж мыслимо. Машину машиной бы и вытаскивать…

Закручивает цыгарку и неторопливо закуривает.

– Ты чего там – отдыхать! – прикрикнул на него парень с засученными рукавами, захвативший по праву наиболее энергичного командование над остальными, – Иди, иди, нечего тут, помогай.

– Над-дай! Эх, над-дай!

Кожаная куртка волнуется.

– Черти, осторожнее. Так ведь сломать можно.

Напряженное общее усилие – автомобиль легко взлетает вверх.

– Ставь подпорку. Да торопись! Чего ты боишься-то, чёрт!

Сухой треск – двое нижних отскакивают, сшибая друг друга – а машина снова летит в овраг.

– Эх, не выдержала. Молода, во Саксони не была.

Одно из бревен беспомощно повисло над оврагом. Автомобиль уперся одним боком в грязь, другим повис на веревке.

– Сломали, дьяволы, – ругался человек в кожаной куртке – шофёр провалившегося на мосту автомобиля. – Не можете, так не брались бы.

– Я говорю – тут машину бы надо, – объяснял мужик с серой бородой. – Этакие машины бывают – так или не так я говорю – домкрат. Положи ее под дом – и дом подымет. А где ж руками.

– Пошел бы Андрюха за помощью!

Парень с засученными рукавами, к которому относилось имя Андрюхи, ушел, остальные расселись на берегу оврага и закурили.

– Да, – продолжал философствовать серобородый мужик:

– как это говорится: теперь у нас дороги плохи, мосты забытые гниют.

– А ты что это – стихами, – заметил шофёр, иронически оглядывая мужика.

Тот не счел нужным отвечать – за него ответил другой мужик – тощий, рыжий и в довершение неказистости – рябой.

– Он у нас и не такие стихи умеет. В рифму…

И подмигнул принявшему с достоинством похвалу философу.

– Вытащили? Скоро вы?

Это говорит вышедший из леса молодой человек в городском, претендующем на щегольство, костюме, при первом взгляде на которого мы с вами сразу узнали бы Юрия Степановича Боброва.

– За помощью пошли, – ответил рябой мужик.

Пока мужики тщетно пытались вытащить из оврага злополучную машину, Юрии Степанович то прятался в лес, то топтался на берегу оврага, выражая явное нетерпение. Видимо, задержка эта не входила в его планы: выехав только затем, чтобы осмотреть снова пустырь, где в недалеком будущем должен был расположиться новый городок, вздумал он заодно проехаться и на Слуховщину, взглянуть на знаменитый лес, который уже решено было, принципиально пока, отдать в распоряжение строителей. Как он представлял себе эту поездку? Полчаса туда, полчаса обратно – час-два на осмотр – и вечером дома. Разве мог он предполагать, что всего в десяти верстах от города творятся странные и непонятные для человека, привыкшего к городской культуре, вещи. Разве мог он предполагать, читая написанные сто лет тому строки, только-что скороговоркой процитированные бородатым философом, что за сто лет наши дороги мало в чем изменились, разве только мосты успели прогнить еще основательнее и не выдерживали уже такого легкого экипажа, как фордовский автомобиль.

– Далеко до Слуховки? – спросил он.

– Где ж далеко. Рукой подать, – ответил философ – как деревню пройдешь, так на полверсте и волость: вам небось в волость надо? А не то ко мне зайдите, каждая душа укажет, где я живу. Спросите только, где Михалок живет, – это я Михалок и буду. Баба самоварчик поставила бы.

Юрий Степанович поспешил поблагодарить Михалка за приглашение, перебрался через овраг, почистил слегка запачканные при катастрофе брюки и медленно, выбирая места по суше, пошел по дороге, заросшей по сторонам полным фантастических красок увядания кустарником.

– Начальство что ли, – спросил Михалок, показывая глазами на удалявшегося Боброва.

– Какое там начальство – шантрапа, – отозвался шофёр.

Видно было, что Юрий Степанович еще не успел заслужить уважения своего шофёра.

– Тоже в прошлом году, – рассказывал рябой мужик, – приехал один такой и застрял. Подводу пришлось нанимать и для него и для машины… У нас тут всегда так…

– А вы бы починили мост, – резонно возразил шофёр.

Михалок сплюнул цыгарку, втоптал ее в землю.

– А на кой чинить? Мы на машинах не ездим!

– Так ведь и телега провалиться может.

– А на кой нам через этот мост ездить. Барский мост – а теперь по нем только комиссары ездят. А мы стороной объезжаем – способнее…

Спорить не приходилось.

Скоро пришла подмога – пятеро мужиков во главе с Андрюхой: они вели под уздцы пару лошадей.

– Ну и машина. Некуда постромки привязать.

– Захватывал! за колеса-то! И-но!

Лошади тужились, увязая по колено в грязи, люди кричали, ругались, покряхтывали с неизменным:

– Эх, наддай!

Трещали гнилые бревна и доски, от неловких поворотов дребезжал автомобиль.

– Эх, еще разик. Еще раз. Ух-нем!..

Лошади рванули и вышли на ровное место.

Вслед за ними выползла и машина, неловко переваливаясь по неровной дороге. Вид у нее был достаточно жалок – разбитые стекла, помятый верх, порванная шина. Мужики вытирали пот, свертывали цыгарки.

– В волость что ли везти? Запрягай. Там у нас кузница есть.

– Одно колесо – пустяки, – рассуждали они дорогой. – А вон в прошлом годе всю машину, словно разжевал кто. В лепешку.

– В прошлом-то годе и самого в больницу отвезли. А нынче что.

– И зачем они только ездиют, – рассуждал рябой, – я бы на их месте – ни в жисть. И зачем они только ездиют…

Велика, и многообразна, и многоязычна матушка наша республика. Пять верст – десять верст – а о двадцати верстах и говорить не приходится, и вот уже иные люди, иные правы, иные обычаи. Я не говорю здесь о какой-нибудь там мордве или черемисах или кареле – я говорю только о тех, кого окрестили общим наименованием русского или точнее – великорусса.

Взять хотя бы столь мало удаленный от города район, куда судьба забросила нашего героя – и вы уже не в России – это другая страна, здесь другой народ. Вы – на Слуховщине.

Скажете, что нет такой страны, что нет такого народа, – приезжайте и убедитесь. Вы скажете, – это русские? Спросите у любой бабы, русская она или нет, – и она вам ответит:

– Не… Мы – слуховщинцы. А русские там живут – за лесом. Вот эту деревню пройдешь – там и будут русские.

Слуховщинцы от русских не отличаются языком – может быть, осталось от давних времен некоторое смягчение задненебных; может быть, иногда тот самый звук, который в прежней грамматике обозначался буквой ять, они выговаривают как «и»; может быть, несколько смягчают и наши твердые знаки – но эти отличия не имеют существенного характера. Они мало отличаются и бытом, разве что больше других сохранили приверженность к старине и обладают большим достатком. Если спросить русского, ткут ли его бабы полотно – получишь ответ: