– Я думаю, мы не старые. Мы еще подлежим ремонту.

После завтрака мы переместились наверх, где у Рам Дасса находятся спальня, ванная комната, кабинет – стена книг, фотографии друзей, алтарь с изображением Махараджи, телефон и домофон. Лакшман, который помогает ухаживать за Рам Дассом, перевел его из инвалидной коляски в большое удобное кресло с откидной спинкой и накрыл пледом. В комнату просачивался аромат сандала от благовоний, сожженных во время утреннего пения мантр на первом этаже.

Я без предисловий спросила:

– Ты уже много писал и говорил о смерти. Появилось ли у тебя новое понимание смерти теперь, когда она стала ближе?

Рам Дасс закрыл глаза и долго молчал. Я понятия не имела, что он скажет в ответ.

– Я приближаюсь к Махараджи. Я отдаляюсь от тела, от своего собственного тела, – ответил он.

– Как ты это делаешь?

– Я отождествляю себя со свидетелем, с осознаванием, с душой. Тело заканчивается, но душа будет продолжаться и продолжаться. Я иду внутрь, к душе.

– Раньше было по-другому?

– Мое тело сейчас умирает, но я не чувствую себя умирающим. Я очарован тем, как тело… делает это.

Мы оба рассмеялись.

Затем он сказал:

– Я много лет думал о феномене смерти, но не своей собственной смерти. Я говорил об этом со Стивеном Левином и Элизабет Кюблер-Росс, с Фрэнком Остасески, Дейлом Борглумом, Бодхи Бе, Джоан Галифакс и Залманом Шахтер-Шаломи; я читал слова великих мастеров о смерти. Сейчас я связываю переход с сердцем, а не с интеллектом, и не нахожу ничего страшного в том, чтобы отождествиться с любящим сознанием. Смерть становится просто последней ступенью моей садханы. Моя смерть… моя смерть…

Рам Дасс долго молчал, глядя на море. Мы говорили о смерти раньше, но не так прямо и не так лично. Когда произносишь это вслух, все меняется.

– Я часами смотрю на океан и вижу его как символ. Это океан любви, и я могу просто плыть. Он бесконечный. Я привыкаю к бесконечности. Время… время просто движется, и я удаляюсь из времени. Я внезапно спрашиваю себя, какой сейчас день, месяц и год. Но я никогда не спрашиваю, какое сейчас мгновение. Ах, это мгновение. Я отбрасываю роли, например роль жертвы инсульта. Я выполняю работу садханы: взращиваю прошлое и дарю ему любовь.

– Даришь любовь?

– Я люблю прошлое как мысль. Я отпускаю сожаления и люблю прошлое таким, какое оно было и есть. Есть разница между привязанностью к воспоминаниям и новым переживанием прошлого в сознании настоящего. Это просто мысли. Ключ должен оставаться в вашем сердце. Просто продолжайте любить.

После перерыва мы начали очередное занятие в комнате Рам Дасса, исследуя то, что Дэвид Уайт называет «разговорной природой реальности». Я устала, но была так рада встрече с Рам Дассом, что почти не замечала утомления. Хозяин дома устроился в своем кресле, и плед согревал его ноги в этот пасмурный и свежий день на Мауи. Люциан, еще один из его помощников, принес нам чай с корицей.

За день до этого Рам Дасс общался с бразильянкой, которая проходила ретрит в одной из комнат его дома. Она рассказала ему, как летела в самолете, который чуть не разбился, и как она думала, что погибнет, но не погибла.

– Это потрясло ее, – сообщил он. Испытав такую близость к смерти, женщина почти перестала ее бояться. Рам Дасс пояснил:

– То было грозное благословение.

Рам Дасс всегда рассматривал жизнь как путь развития, а все, что происходит с нами, – как возможность учиться, пробуждаться и расти. Поэтому возможность учиться на пугающем опыте – отличный подарок. Мы заговорили о том, как выйти за пределы страха смерти, если вам не повезло оказаться в самолете на грани авиакатастрофы.

Рам Дасс произнес:

– Ну, мы все умираем, но никто этого не признает. Люди хотят долгой жизни. Это понятно; они ведь знают только жизнь, но не смерть.

– Помнишь, что говорит Уэйви: «Смерть была вторым выбором Патрика Генри».

Рам Дасс рассмеялся и покачал головой. Активист Уэйви Грейви, икона шестидесятых, всегда смешит, даже в самые трудные времена.

– Смерть – это болезненная правда. Но это всего лишь мысль. Рамана Махарши учил не верить своим мыслям. «Тело есть я», – это мысль. «Ум есть я», – это мысль. «Я – субъект действия», – это мысль. Беспокойство – просто мысль. Страх – просто мысль. Смерть – тоже всего лишь мысль.

Мы стали говорить о том, что у всех нас есть страхи. Страх начинается в детстве и помогает нам выжить как виду: раньше благодаря ему нам удавалось убежать от тигра, а теперь он вынуждает нас пристегиваться в машине и защищает от травм при аварии. Мы боимся неизвестного: что будет с нами, если террорист вздумает взорвать аэропорт? Конкретные страхи могут быть полезны – например, мы пристегиваемся. Но страх самой смерти – того мгновения, когда сердце перестает биться, – вызывает тревогу и бывает крайне изнурительным. При беспокойном и неясном уме мы видим ситуации не такими, какие они есть, и склонны делать неправильный выбор.

Я рассказываю Рам Дассу о предсмертных страхах моей сестры. Она страдала от деменции, и мне было интересно, какой страх у нее остался при сильно поврежденной памяти. Поэтому я спросила ее:

– Ты боишься умереть? Или расстаться с любимыми детьми?

Она ответила просто:

– Я боюсь.

Она показала мне отек в области печени, который возник из-за опухоли. Сестра не знала, что это. В основном она думала, что из-за этого отека она похожа на беременную – «в этом-то возрасте!». Но она не объяснила причину страха и не упомянула о смерти. Она смотрела в сторону, делая вид, что это не важно:

– Ну что ж, у всех есть страхи.

Затем она добавила, что бояться на самом деле нечего:

– Если со мной что-нибудь случится, кто-нибудь обязательно прибежит, ведь в доме престарелых много людей.

Но отрицание смерти не помогло моей сестре избежать этого события. Она умерла. Мы все умираем; и даже если очень быстро бежать, невозможно обогнать смерть, которую Гелек Ринпоче описывает как отступление. Мы отступаем, отступаем, пока наконец не отступим даже от семени, которое получили от родителей, и не уйдем в самую глубокую точку.

Рам Дасс говорил о том, как наша культура способствует страху и отрицанию смерти всеми возможными способами – от прославления молодости в средствах массовой информации до практики бальзамирования, которая придает мертвому человеку сходство с живым. У нас не принято смотреть на очевидные признаки смертности. Мама не велела говорить о неприятных вещах.

Смерть чаще всего наступает в больницах или домах престарелых, где люди изолированы от естественной жизни семьи. Мало кто говорит о смерти честно и открыто; этого не делают даже врачи – ведь гибель пациента указывает на их профессиональную несостоятельность. Доктор должен обеспечивать людям здоровье и выживание, хотя прекрасно знает, что однажды мы все сломаемся и нас невозможно будет починить.

В 1989 году во время ретрита для медицинских работников Рам Дасс говорил об этом: