Дорога проходила через зажиточные и благополучные области империи, куда война не добралась. Первые дни путники ещё встречали группы беженцев, растянувшиеся вдоль дороги и спешащих на восток, но после того, как распространилось известие о победе императорских войск над бунтовщиками, тракт приобрёл свой обычный, мирный вид. Не было больше нужды бежать и скрываться.

У Хару отлегло от сердца. Победа императора означала, что война больше не следует за ними по пятам и они смогут спокойно добраться до столицы и там найти подходящий корабль на север. Он прижал руку к груди: там за пазухой побрякивала связка монет, переданных Лян Се. Последнее напоминание о ней, больше ничего осязаемого от этой женщины Хару не имел. Но её поцелуй горел на его губах и то и дело заставлял мысленно возвращаться к ней.

Принц ругал себя за такие нежные чувства. То ему казалось, что тем самым он предает память Кицунэ, то просто находил это глупым и неуместным. Но он глядел на весёлые деревни и поля, на которых с каждым днем всё больше ощущалось дыхание приближающейся весны, и ловил себя на мысли, что и Лян Се, пожалуй, проезжала когда-то этой же дорогой, и уж точно проедет, когда император будет возвращаться назад в столицу. Впрочем, иногда ему приходило в голову, что Лян Се, вообще-то, вполне могла погибнуть в битве, и от этого все нутро Хару холодело.

Больше всех был возбужден Шима. Друзья давно не видали его таким. Казалось, что юноша ожидает прибытия в Красный город, словно он изначально и был конечной целью их затянувшегося путешествия. Молодой человек был весел, много шутил и подбадривал своих приятелей, представляя разительный контраст с тем, каким замкнутым и отдалившемся он был до последнего времени.

– Что такое с тобой? – как-то раз спросил его отец, когда они неспешно ехали по тракту. – Я рад, что ты перестал быть тем занудой, каким был, но отчего это с тобой произошло?

Шима лукаво посмотрел на родителя и отвечал не колеблясь:

– Ты заметил, когда я вновь стал весел? После Тян-Шуна. Вся эта кутерьма с крысами не прошла для меня бесследно.

– Да уж, ты показал, на что способен. В очередной раз. И это тебя так развеселило?

– Не совсем это. Показать-то я показал, и должен признаться, отец, это не было для меня столь уж сложно. Дело в другом. Мать повторяет мне всё время, что эти умения – часть меня, и я не могу от них отказаться. Почему-то я этого никак не мог усвоить, а в Тян-Шуне что-то во мне изменилось, переломилось. Я не могу описать этого, этих чувств, когда ты становишься одним целым с бессчетным числом живых существ, словно прикасаешься к какому-то источнику…жизни, неиссякаемому источнику. И хочется возвращаться к нему вновь и вновь.

Шима умолк задумавшись, глаза его были устремлены куда-то вдаль, и Хару не решался нарушить его размышления и тоже молчал. Лишь мелкий гравий скрипел под копытами лошадей, да птицы щебетали вокруг в предвкушении тепла.

– Мне кажется, – продолжил Шима, – я освоился с этой частью своей природы, и обрёл какую-то цельность, что ли. И мне стало легко и хорошо. Раньше я будто бы боролся сам с собой, пытался усвоить, но мне бывало иногда страшно.

– Страшно? Отчего же?

– Оттого, что эти мои силы рано или поздно мне придётся использовать для того, чтобы убить кого-то, подчинить своей воле. Тогда в Сатыше, когда я управлял стаей волков, мне было потом очень плохо. Наверное, я ещё не был готов. Но после прошло время, многому я смог научиться и, самое главное, смог согласиться с тем, что порой избежать драки не получится.

– Сын, драка и насилие – это не лучший путь для решения вопроса. Всегда ищи другой.

– Согласен, отец, но вспомни Тян-Шун. Разве там был другой путь? Можно было как-то по-иному выбраться из западни? И если нам угрожали насилием и смертью, то отчего же я должен был действовать более милосердно? Кроме того, отец, я оказал городу большую услугу, освободив его от сошедшего с ума правителя и вправив мозги жителям. Ха, да теперь, наверное, в Тян-Шуне так чисто, что можно с земли есть! Нужно будет как-нибудь наведаться туда и проверить.

Хару улыбнулся. Что он мог возразить, если сам на глазах сына сражался и убивал врагов? Всё же он сказал:

– Мы живём в жестоком мире, где царит насилие. Но это неправильный, извращенный мир.

Шима согласно кивнул и подхватил:

– А разве мы не должны приложить все свои силы к тому, чтобы изменить этот неправильный мир? Если каждый по мере своих умений и талантов будет делать это, то и наш мир станет лучше.

– Но таланты и силы у всех разные, они совсем не одинаковы.

– И поэтому тот, у кого больше власти обязан ею пользоваться во благо всех. Если он поступает иначе, то заслуживает, чтобы эту власть потерять.

Хару рассмеялся:

– Заслуживать-то он может и заслуживает, вот только никто добровольно с властью не расстанется. Она развращает и все мысли человека сосредоточены лишь на том, как бы её удержать, а ещё лучше – преумножить.

– Но иногда судьба наказывает нечестивцев. Посмотри хоть на Дондо. Он проиграл сражение, и теперь его власть поколеблена, наверное, он падет.

– Шима, это лишь один-единственный пример в наше время. Все остальные правители сидят на своих тронах и не собираются их оставлять. Есть среди них достойные люди, есть негодяи. Но все они оставляют власть себе и мало заботятся о том, чтобы исправить мир.

– Отец, но нуждается ли наш мир в исправлении? Когда он испортился настолько, что пришла нужда его поправить? После того, как ушел Великий Дракон? И если мы будем исправлять наш мир, то во что мы должны его превратить? К какому идеалу должны стремиться?

Хару удивлённо посмотрел на сына.

– Ты задаёшь такие серьёзные вопросы, что, боюсь, у меня нет на них ответа. История о Великом Драконе рассказывает, что при его правлении на земле царили мир и справедливость.

– Но произошло это, – быстро вставил Шима, – лишь после того, как были повергнуты враги.

– Да, – подтвердил Хару, – это золотое царство настало после войны. Ты помнишь сказания, Билигма часто пела их у костра. Наверное, к тем законам, что были установлены Драконом и его первыми верными последователями и нужно стремиться. Это было так давно, что мы уже почти и забыли о тех временах, а все эти писания кажутся нам лишь красивой легендой. Опасность в том, что никто сейчас уже толком не знает, как именно нужно руководствоваться кодексом Дракона. Именно из-за этого появляются такие самозваные пророки, как Дондо. И ты видел, сын мой, к чему приводят их проповеди. А ведь этот человек пытался установить на земле царство справедливости и братства.

– Думаешь, это невозможно, отец?

– Я не знаю, – пожал плечами Хару, – мне кажется, нет. Видишь ли, как только кто-то пытается взять в свои руки такую махину, он запускает события, которыми он управлять уже не в состоянии. И даже, если человек делает вид, что держит ситуацию под контролем, он чаще всего вынужденно следует им. Возможно, Дондо двигали благие побуждения, но к чему они привели? Хотел ли он, когда свергал зарвавшихся местных чиновников, того кровопролития, которое затем последовало? Разве было у него в планах сжигать Нандун и разорять целые области? Полагаю, что нет.

– Отец, а вдруг Дондо просто не справился? Что если появится кто-то, кому задача окажется по плечам?

– Нет таких. Наследником Великого Дракона мы считаем императора из династии Лунов, пока кто-то из них восседает на троне в Красном городе, все остальные лишь посягают на их священные права. Однако, ты ведь слышал о пророчестве про семидесятого Луна, того самого, что сейчас у власти. Пока он жив и здравствует, у него два сына, один из которых уже царствует и принял имя семьдесят первого. Всё выглядит так, что их семейству ничего не угрожает.

Шима пожал плечами и хмыкнул.

– Но мы же знаем, отец, насколько быстро может измениться всё в жизни. Разве наша судьба тому не пример?

Хару лишь вздохнул в знак согласия, а его сын продолжил: