Девица-то по нужному делу пришла – поджоги строго настрого наказуемы, ибо так один паршивый флигель всю столицу занять может, а там и до царских хоромов недалече... А там, если правильно поговорить, то уж прямо – их пункт первый: “мыслить на императорское здоровье злое дело”...

Ну что же, око за око, господа хорошие, почему бы нет?

Но девица-то этого не знает, справедливости жаждет... Людей наследника к ответу призвать, однако смело! Ох, ну и дура взбалмошная... Сама не знает, куда лезет, да еще Белова едва живого пытается примешать... Мозги бы он своей правдолюбице вправил... Ну да ладно, придется, видать, пока мне...”

Долгое молчание собеседника, постукивающего пальцами по столу, наконец, прервалось.

— Вы требуете правосудия? Извольте, сударыня. А что вы скажете про это? – он протянул ей пачку доносов. – Тогда уж и вас, не сегодня-завтра, тоже привлекут...

Выхватив из наспех рассмотренных строчек знакомые фамилии, Настя дрожащими губами спросила: — Что это?

— А это, ваше сиятельство, извольте — желают вас, пардон, прелюбодеев, к ответу привлечь, давно желают... Или кого одного... Кто из вас двоих на наследника руку поднял, того и привлекут, ну а дальше – казематы и Сибирь, в лучшем случае. И плевать там на увечья, как и на любовные подробности. Так что, как насчет справедливого правосудия?

И, наклонившись плотную и пристально посмотрев ей прямо в глаза, спросил:

— Кто их Высочество ударил? Белов, верно, да?

— Нет, это я! Одна была, а они... полезли непристойно... — упавшим голосом ответила Анастасия, и взметнула испуганно глаза.

Лядащев кашлянул и с явным удовлетворением достал чистый лист бумаги, перо и чернила.

— Прошу вас, сударыня! Излагайте все, как есть!

Но не успел он пояснить, что требуется, как последовал вопрос-утверждение:

— Вы всегда вот так, даже от добровольно пришедших требуете признание вины? — ее голос был ещё холоден, но сердце сжалось от надвигающейся катастрофы: “Неужели, это все??!! Бежать уже поздно? Куда меня сошлют? К матери? Ах, зачем я сюда пришла? Только на погибель, нашу погибель... А ещё свадьбы скорой хотела! Но с Сашей-то что будет? О Господи, я же добила его...”

И внезапно гостья расплакалась, закрыв лицо руками. А затем опустилась на пол, что мужчина сразу воспринял как театральную истерику с обмороком. Но перед ним встали на колени, что показалось ещё хуже. Суть недоразумения уже открылась, но что-то в его душе сверлило недоверчиво и зло, не давая успокоить женский плач.

“Ну все, началось... — ухмыльнулся офицер.— С матерью тоже недолго ломалась, говорят. Одну лишь фразу молвила, не знаю-де ничего, на маркиза Ботту свалить попыталась... Как услыхала про допрос со всей строгостью, так сходу в слезы, и пошло перо выписывать... Что ж, влюблённая барышня, вот сейчас и докажем вашу подлую сущность...”

— Александра... не трогайте хотя бы, умоляю! Он же только в себя пришел, нельзя ему в тюрьму, никак! Клянусь, не трогал он вашего наследника... С дружками пьяными подрался, и все!!! Прошу вас! Ради всего святого! Вы ведь помогали ему!

И девушку сотрясли отчаянные, безнадежные рыдания уже обо всем на свете — раненом в тюрьме, погибшем будущем, недавнем торжестве жизни, любви...

Слова, обращенные к ней, осознались с трудом.

— Присядьте-ка, Анастасия Павловна, поудобнее, вот стул... Ведь вы, кажется, пришли ходатайствовать о расследовании?? Иль истерику закатить? Вот, возьмите платок.

Она взмахнула мокрыми ресницами и неслышно выдохнула. Только что обрушенный удар был таким внезапным, нелепым, что осознать его так и не успелось. Великодушно предложенный платок был отвергнут, свой куда-то пропал, и слезы так и остались неосушены.

С размаху обмакнув перо, Анастасия начала послушно выводить под диктовку текст, иногда промокая глаза ладонью.

Лядащев наблюдал за ее тонкой дрожащей рукой, поймав себя на том, что угрызения совести ему таки свойственны... Но признаваться в этом было лишним...

Он по-прежнему невозмутимо забрал из её рук бумагу, осушивая свежие чернила.

— Что же, сударыня, я полагаю, что все это удасться замять по взаимному согласию. У нас есть люди, умеющие убеждать даже приближенных к царской фамилии. Устроит ли вас это?

— А разве у меня есть выбор? Между справедливой карой поджигателей и наказанием меня самой за чью-то грязную похоть? — язвительно спросила девушка, раздумывая про себя:

“Что ж это было? Он меня презирает — это видно. Неужто мой плач мог что-то изменить? Может, испытывал? Или все-таки ради Саши на попятные пошёл?”

— Всего хорошего, сударыня. — Василий Фёдорович вежливо поклонился. — И мой вам совет, не повторяйте ошибок вашей матушки. Вы порою чересчур самонадеянны и порывисты. Не ровен час, и впрямь погубите – не себя, так Белова...

Лядащев промолчал и неожиданно, каким-то будничным задал вопрос:

— Кстати... Как он там вообще?

Уходящая гостья вначале опешила, услышав этот тон, небрежный, словно справлялись о текущих делах... Совсем иначе звучало ежедневное беспокойство Никиты, и Алексея, который едва вырвался на день из порта. Но, видимо, на большее проявление дружеских эмоций этот человек был не способен. И все же вопрос звучал искренне...

— Было очень плохо... Но раны заживают, понемногу... — она тяжело вздохнула, и замолчала. А когда заговорила, тон её изменился, стал совершенно печальным и повинным.

— Я вправду хотела отомстить, поймите... Как ещё вернуть сторицей то, что он за меня принял?

Ещё несколько минут назад Анастасия даже не думала, что станет откровенничать перед этим надменным, жестоким фискалом. Но тем не менее, она это произнесла и сама испугалась своей слабости.

Василий внимательно посмотрел на девушку, заметив как её пальцы нервно тискают полы плаща.

— А может, и надо никакой сторицы, да ещё с местью? Вашей взаимности ему вполне хватит, полагаю.

Она неопределённо кивнула, а уже на пороге обернулась и густо покраснела.

— У меня есть еще одна просьба, господин Лядащев... Но вы вправе отказать.

— Как я понимаю, “самый близкий человек” не был посвящен в вашу сумасбродную затею. Иначе бы вас тут не было... — иронично уточнил Василий Фёдорович.

Вероятно, он бы мог просить о том же. Ссоры с неким юным дворянином, дай бог ему здоровья, не хотелось. А она была неизбежна, узнай тот о рыданиях своей ненаглядной его невольными стараниями. В самом деле, стоило ли вымещать досаду на девице, что едва оправилась от тревог? Снова эти личные эмоции, черт их дери...

— Благодарю...

Следуя медленным шагом после тяжёлого разговора, Ягужинская заметила проезжавшие в сторону дворца экипажи. “Как же это казалось далеко и безвредно в нашем уединении, где жизнь победила смерть...” — мелькнуло в голове и в этот момент послышалось, будто её окликнули.

Невольно почувствовав очередную угрозу, всадница поскорей свернула с перспективы. И приближаясь в объезд к родному дому, она окончательно убеждалась в том, что созрело в глубоком отчаянии:

“Во что бы то ни стало, забыть о дворе, где едва не сгубили жизнь. Как страшный сон забыть слизкие рожи наследника и дружков его, что отныне связаны с горем. Лишь бы оставили их в покое, дали жить и любить, ради себя и детей будущих... Главное, что ему нужна я, а мне — он...”

====== Позволения и запреты ======

Высочайшее разрешение на венчание было получено незадолго до Пасхи.

Из рассказа гоф-медика Императрица узнала о героическом поступке своего гвардейца, а также о его возлюбленной. Беседа длилась всего несколько минут, но решение к тому времени было почти принято. Почти... ибо в соображениях Елизаветы разум боролся с предубеждениями.

От фрейлины Ягужинской хотелось избавиться любой ценой уже к концу осени. Уж больно много лишней доброты было проявлено к дочери отцовского соратника. А в ответ — учтивость без благоговения, наверняка, с тайной думой о казненной матери, да бесконечная смута с наследником, что от сей красавицы не отлипал.