Приблизившись к кровати, он присел на корточки и заглянул Кате в глаза. Их взгляды встретились: тусклый безжизненный взгляд девушки и презрительный взгляд Егора. Она смотрела на него, словно затуманенная.

– Ну скажи, – он схватил ее за плечи и встряхнул. – Скажи мне! Объясни, что тебе еще нужно было?

– Егор. Егорушка. – всхлипывая и глупо улыбаясь, повторяла она.

– Да ответь же!

Его пальцы с силой впились ей в плечо.

– Мне больно.

– А мне как, по-твоему?

– Пусти, мне больно.

Он отпихнул ее от себя, и она повалилась на подушку. Затем поднялась и, растирая плечи, снова села. Слезы уже высохли, но глаза по-прежнему оставались влажными.

– Ты все равно не поймешь.

– Да нет, почему же, попробуй, объясни!

– Давай обойдемся без этого.

Девушка умоляюще посмотрела на него.

Несмотря на переполнявшую его злость, Егор смутился. Он отвернулся и прошелся по комнате. «Нужно уходить, – убеждал он себя. – Уходить, пока не поздно. Ведь, несмотря на все это, я еще ее люблю.» Он замотал головой, отгоняя от себя эту мысль.

– Нет! Я тебя больше не люблю. Ты мне противна, – словно убеждая себя, произнес он вслух.

– Я знаю об этом, – безразлично произнесла девушка. – Нам лучше расстаться. По-хорошему. Так будет лучше.

– Да, лучше. – согласился Егор.

Прохаживаясь по комнате, он заметил на полу пакет, по-видимому выпавший из брюк парня. Подняв и задумчиво подержав его в руке, Егор собирался бросить его владельцу, но тут заметил, как напряглись любовники. Их глаза хищно заблестели. Они неотрывно смотрели на пакет.

– Что здесь такое?

Он развязал узел и заглянул внутрь. Там находились мелкие сухие листочки, тщательно перетертые. Присмотревшись повнимательнее, он присвистнул от удивления. Внутри пакета была конопля. Ее он мог безошибочно отличить от сотен других растений. Насмотрелся в Афганистане на знаменитую травку удовольствий. Запомнил ее на всю жизнь. Не думал, что придется в руках держать ее снова. И где?! У себя дома!

– Не тронь, это мое! – по-звериному оскалившись, дернулся парень. Он вот-вот готов был наброситься на Егора.

– Не вздумай, – предупредил его Шувалов и благоразумно отступил на шаг назад.

– Ты что, к наркотикам пристрастилась? – обойдя вокруг кровати, он приблизился к девушке. – Ты пробовала это дерьмо? Пробовала? – Егор ткнул пакет ей под нос. – Чего молчишь? Пробовала?

– А хоть бы и так! – взвизгнула она и истерично захохотала. – Разве тебе не все равно? – безумные огоньки заплясали в ее глазах. – Если честно, мне плевать на тебя и на то, что ты обо мне думаешь! Мне вообще на всех плевать! – зашипела она, подавшись вперед.

Растрепанные черные волосы падали ей на лицо, прилипали к губам и щекам. Широко раскрытые, раскрасневшиеся от слез глаза смотрели на него с неописуемой злобой. Казалось, она вот-вот бросится на Егора.

– Да ты попросту обкурилась! – догадался он.

– Иди к черту! Проваливай отсюда! Уходи! Я не хочу тебя больше видеть.

С грустью посмотрев на шипевшее на кровати существо, он вздохнул:

– Хорошо. Я уйду. Поговорим позже.

– Нет! Не хочу больше с тобой разговаривать. Видеть тебя не хочу. Никогда! Никогда. Никогда. – голос ее становился все слабее и слабее, пока не превратился в беззвучный шепот.

Она замолчала. Истерика прекратилась так же внезапно, как и началась. Взгляд ее стал серьезным и осмысленным. Неожиданно глаза ее снова заблестели, и из них градом хлынули слезы.

– Уходи. Прошу тебя, уходи. – взмолилась она. – Оставь меня. Пожалуйста!

Катерина отвернулась и уткнулась лицом в подушку. Ее хрупкие плечи содрогались от рыданий.

Молча кивнув, Егор сунул мешочек с травкой себе в карман и направился к двери.

– Пакет отдай! – раздался за спиной голос. Егор остановился и обернулся.

– Знаешь, я терпеть не могу наркоманов. А еще больше тех, кто разносит эту заразу, – с расстановкой произнес он. – Я бы заставлял жрать их то, что они продают, пока это дерьмо не попрет изо всех дырок! Ты меня понял?

Парализованный суровым взглядом, как бы подтверждающим, что так оно и будет, парень утвердительно кивнул головой.

– Да, и вот еще что, – подумав, произнес Егор. – Я буду бить тебе морду всякий раз, когда тебя увижу, где бы это ни произошло. Это не из-за того, что ты трахнул мою девушку, и не потому, что ты вонючий наркоман. Я буду бить тебе морду просто так. Ты мне не нравишься.

Егор вышел.

В этом доме ему делать было больше нечего. Теперь все стало предельно ясным. Катерина спуталась с этим наркоманом, а он пристрастил ее к наркотикам. Знакомая до боли картина: сначала – травка, потом – постель. Или, может быть, все произошло наоборот: сначала – постель, а потом для остроты ощущений – несколько затяжек. Но какая, собственно, разница! Так произошло или иначе – это уже не имело никакого значения. Все кончено. Измену Егор оправдывать не мог, да и не хотел.

Полковник Воронин флегматично посмотрел на наручные часы и, подавив желание размять затекшие суставы, поудобнее устроился на жестком стуле с высокой спинкой. Многолетний опыт ожиданий в приемных заставил его усвоить одну простую истину: никогда не проявляй эмоций. Надоело – терпи, душно – терпи, опаздываешь – терпи, затекла спина и сводит ноги – терпи. Только не выказывай недовольства. Сцепи зубы и попытайся изобразить нечто похожее на улыбку. Это будет маленькой победой над пренебрежительным отношением к тебе. Ведь чем выше по рангу чиновник, тем дольше ждешь. Если у своего прямого начальника можешь просидеть пятнадцать – двадцать минут, у начальника твоего начальника – час и дольше, то в министерстве ожидание займет целый день.

В этом отношении сегодня Воронину не повезло. Он находился в приемной уже почти целый час. И хотя мог бы, как бывало раньше, войти в кабинет без приглашения, на этот раз терпеливо ждал своей очереди. У его начальника – генерал-майора Федеральной службы безопасности Семена Федоровича Круглова находился посетитель. Полковник наверняка не знал, кто в кабинете: суровая и неразговорчивая секретарша, прозванная за свой характер «железной леди», как всегда, была непроницаема и молчалива. Однако интуиция ему подсказывала, что разговор ведется там важный.

В который уже раз Воронин обвел взглядом обитую красным деревом приемную, ровные ряды стульев с высокими спинками – остатки старинного гарнитура, сделанного в середине прошлого века. Ходили слухи, что раньше эта мебель находилась в Кремле, возможно даже в приемной самого Берии, и тысячи обреченных, сидя на этих стульях, томились в ожидании решения своей судьбы. Будучи наслышан о пристрастии Круглова к подобного рода вещицам, Воронин охотно верил этим слухам, тем более что историю висевшей в приемной картины – портрета Феликса Дзержинского – он знал очень хорошо. Более полувека она красовалась на самом видном месте в кабинете главы КГБ. Затем, после перемен, перекочевала к генералу Круглову. Совсем не потому, что Семен Федорович являлся отпетым коммунистом, а по причине того, что он считал: историю, какой бы она ни была, нужно уважать.

Размышляя о прошлом окружавших его вещей и о превратностях судьбы, Воронин незаметно переключился на себя. Мысли, как всегда, приходили на ум не самые приятные. Ему уже сорок два года, а он все еще один, без семьи, без детей. И если в плане карьеры маячила реальная перспектива получить очередное звание и занять генеральское кресло, когда Круглов получит повышение, то в личной жизни ему грозила старость в полном одиночестве. С каждым годом боязнь этого, таившаяся где-то глубоко внутри, становилась все острее. Он загружал себя работой, оставлял время только на сон и еду, но и это не помогало. Когда выдавалась свободная минута, мысли о грядущем одиночестве неизменно возвращались. Так было и сейчас.

Прошло еще десять минут.

Услышав тихий скрип отворяемой двери, полковник Воронин встрепенулся. Из кабинета вышел невысокого роста сутулый старик. Редкие седые волосы были аккуратно зачесаны назад. Испещренное глубокими морщинами лицо выражало глубокую боль и печаль. Одет он был подчеркнуто элегантно: идеально подогнанный без единой лишней морщинки костюм, белоснежная рубашка, строгий галстук. Ничего лишнего. Все безупречно. От него за версту веяло ощущением собственного достоинства и превосходством над другими.