– Спокойно. Мы её так напугали, что она даже мать родную не узнает теперь. К тому же, столько влили в неё вискаря, если даже захочет, точно не вспомнит, где лето своё провела – Саня заржал, явно довольный собственной шуткой.

– Ладно, парни, я приехал – сказал Андрей. Он был спокоен внешне, если бы только уже не вторая пачка «Camel», которую он открыл, пока добирались. Друзья вылезли из автомобиля.

– Ну, так чего делать то теперь, на самом то деле? – вновь забеспокоился Макс.

– Ничего. Проспимся, а завтра решим. Не очкуй. – Андрей щелчком пальцев метнул окурок в урну.

– А потом? Она, она куда делась? Надеюсь мы её не того?

– Не тупи. – Андрей вытащил очередную сигарету. – Отвезли мы ее в лесок, короче. Недалеко от поселка. Завернули в одеяло. Авось оклемается – не зима. Дорогу до дому найдет.

– В смысле? А потом нас найдут?

– Не очкуй раньше времени. Какая разница? Не было нас там, это были не мы…

– То есть?

– А так и есть. Нам главное договориться, где мы тусили после отъезда, и всё пучком. И вообще, её слова ничего не значат без свидетелей. А мы своих найдём. Найдём девчонок, будут свидетелями.

– Каких девчонок, Андрюх, каких еще девчонок?

– Ладно, не кипиши. Я пошутил. Решим вопрос. У меня дядя – полковник, бывший мент. Разрулим. На созвоне, короче. – Он бросил сигарету на асфальт, так и не прикурив, и пошел к своему подъезду.

Максим стоял, собираясь с мыслями. Санёк побежал на проспект ловить такси. В голове кусками всплывали мутные кадры вчерашнего дня. Ощущение, что свершилось плохое дело, не правильное дело – стало отчетливее и острее… «Надо что-то делать», – эта мысль зазвенела колоколом в голове. Достал мобильник. Стал звонить. Долгие гудки намекали на то, что вряд ли поднимется трубка в такую рань.

– Да.

– Мариш, это я. – Выдохнул Макс. – Я вернулся. Можно к тебе? Бухой? Да, бухой. Домой нельзя. Одна надёжа, Мариш.

Спустя полчаса он лежал в кровати, обнимал подругу и смотрел в окошко старой общаги. Светало. «Все будет нормально, не парься… – в голове звучали слова Андрея. Мелькала довольная рожа Санька и тут он увидел глаза. Её глаза. В них отражалось синее небо, плывущие облака-барашки, холм вдалеке и всполохами закат. Максим зажмурился, пытаясь освободиться от наваждения и почувствовал, как вдоль позвоночника почти болезненным и студеным холодом покатил свою слепую волну животный страх.

Глава 3

 Детская считалка не давала уснуть. Стоило только забыться, рядом появлялся маленький ребёнок, садился на корточки и тихонько, нараспев, начинал шептать: «Раз, два… Раз, два – забо-лела го-ло-ва …». Снова и снова Леся поднимала тяжёлые веки, но так и не могла увидеть где находится. Лежала и тихо смотрела в темноту. Голова, в самом деле, начинала болеть – тяжело, омерзительно, с меланхоличным, противным свистом в ушах. Единственная возможность уйти от мучительной пытки – провалиться в сон, утонуть, погрузиться в него как можно глубже. Но назойливая считалка не позволяла. Очередная попытка уснуть и – о, чудо – на этот раз адский ребенок  не появился. Наконец-то наступило долгожданное облегчение – боль постепенно стихла, мягко отпустила из стальных тисков, ещё мгновение – и вовсе пропала. А затем пустая черная мгла внутри рассеялась: просветлело всё, открылось небо и в зыбком мареве проступили деревья, трава и выложенная из камней тропинка. Появился домик неподалёку, в нём горел свет, мама хлопотала на кухне… «Ой, я дома!» – затеплилась мысль. И снова голос запел: раз, два, три, четыре – я живу в зеркальном мире! Раз!

Впереди, дальше по тропинке, среди ветвей бурьяна и витого плюща, со скрипом открылась дверь дощатого сарая.

«Два, три, четыре… Пять! Я иду тебя искать!» – считалка слышалась оттуда. В тёмном прямоугольном проёме что-то блеснуло, как будто солнечный луч отскочил от стёкла.

Детское любопытство сильнее страха – мягко толкнуло в спину, сочно хрустнуло под подошвами сапог каменной крошкой и ноги перешагнули через нетёсанный порог. В глубине сарая, в зеркале, высотой со взрослого человека, отразилась курносая девочка с тоненькими косичками.

«Ой! Что же это такое? Это же я! Снова маленькая? Ух, ты! Здорово!». В отражении девочка улыбнулась. Затем звонко засмеялась, закружилась, корчила рожицы, кривлялась так, что даже чуть не упала, но удержалась.Послышался шорох, а может кто-то по доске коготками привёл.

– Что это? Птичка на крыше? – Девочка в зеркале не улыбалась. Просто смотрела. Молча. – Ой, а как это? Я говорю, а в отражении нет. А что с моими руками, почему они грязные? А в зеркале? – Под рукавом стало щекотно и на испачканную глиной ладонь выполз чёрный паук. – Ай, ай, ай! Нет, пошел прочь!

Леся вздрогнула, и очнулась от собственного крика. Сон исчез. Как будто перед самым носом захлопнули книгу с цветными картинками: свет сквозь доски, тропинка, домик, мама – всё в один миг проглотила ночь. А боль – она вернулась и бездушной тварью, начала вгрызаться тупыми зубами в кожу, мышцы, кости. Укрытое какой-то тряпкой, тяжелое тело прошиб озноб. Затрясло. В памяти грязными кляксами стали всплывать фрагменты событий, случившихся накануне и мир, похожий на витраж, через который светило солнце, осыпался цветными осколками…

«Мамочки! Нет, это не могло случиться со мной! Как же так, за что?»  – сухие губы еле шевелились. Пальцы вцепились в порванный лён, запахивая  грудь. По щекам потекли слезы. С трудом повернулась на бок, сомкнула бедра. Особенно, нестерпимо остро болело между, будто внутри ковырялись ножом. Она не выдержала и зарыдала в голос.

 Ууу-ууу, ветер протяжно завыл над хрупкой фигурой, ууу-ууу… Как будто хотел успокоить своей заунывной песней. Леся закуталась в тонкое одеяльце, свернулась в  комок, поджав колени, и вскоре притихла. Лежала и слушала, слушала, слушала невидимого солиста. Постепенно на смену слезам и душевной горечи пришла глубокая, бесцветно-тоскливая пустота – ничто. И неизвестно сколь долго длилась бы эта унылая вечность, но тут проступили в кромешной тьме смутные силуэты: один, два, потом больше и вот уже десятки странных и страшных существ неспешно создали круг. Они молча стояли и угрюмо раскачивались, как в ритуальном танце. Постепенно глаза привыкли и стало понятно, что это качается, гулко шумит вокруг и вздыхает лес.

 Время от времени, сквозь завывания ветра и шелест листьев стал пробиваться ещё один звук – едва различимый, похожий на голос, точно кричал кто-то: появится – пропадёт, послышится и исчезнет.

«Собаки лают.  – Тихая догадка зажгла надежду. –  Домой… Надо домой… Мама».

С трудом – через боль и тяжесть – но встать удалось. Тело не слушалось, его качало, будто ноги стояли не на земле, а на палубе коробля; голова кружилась, и всё же, потребность жить и вернуться вдохнули сил, потянули сквозь сумрак, почти вслепую – по кочкам, колючкам, торчащим корням, – вперёд туда, откуда, казалось, слышался лай собак.

Усилился ветер. Заскрипел, закачался лес. Ветки деревьев, похожие на тощие пальцы чудищ, хватали за плечи, цеплялись за платье, тянули и хлестали, но нельзя сдаваться – остановка подобна смерти. «Я дойду! Я выберусь, я смогу! – тихий крик вырвался из груди. Из кустов взлетела, захлопала крыльями какая-то птица. – Всё хорошо! Все будет хорошо!»