Даган кланяться не стал – просто вышел вон, храня на лице самое презрительное выражение из всех возможных. Когда Илуш догнал его в коридоре, князь обернулся и негодующе спросил:

– Ты слышал?! Этот наглец посмел просить за меня прощения у каких-то оборванцев! Все-таки не зря я его наказал! Ох, не зря!

– А мне все-таки думается, что зря, – Илуш слегка пожал плечами. – Хаддад ни в чем не провинился перед тобой. Он сделал то, что должен был сделать. Я ведь тебе говорил, что любой, кто связан с космосом, почитает капуцинов.

Даган, которому в голову пришла неожиданная идея, резко остановился и уставился Илушу в глаза.

– Сильно почитает?

– Очень.

– И наша команда тоже?

– Конечно.

– Тогда я точно не буду сворачивать экспедицию. Иди и передай всем этим бунтовщикам и смутьянам, что я беру капуцинов в заложники. Если кто-нибудь еще раз попробует пойти против моей воли, я начну убивать бродяг.

– Князь!.. – Илуш недоверчиво вытаращился на своего спутника.

– Это не шутка, советник! Я сейчас же дам указания Бахалу. А ты иди, расскажи им, что капуцины у меня в руках. Если уж эти бродяги – талисманы, то пусть талисманы помогут мне против бунтующего быдла!

То ли угроза учинить расправу над капуцинами возымела действие, то ли постоянное навязчивое присутствие охранников в любом уголке корабля сыграло свою роль, только следующие пять дней прошли в абсолютном спокойствии. Большую часть времени Бахал лично нес дежурство у каюты князя. Не то, чтобы он не доверял своим людям – просто считал, что лишний раз попасться на глаза владетелю в такой напряженной ситуации не помешает.

Да только, вот беда, напряжение с каждым днем спадало, и Бахал почувствовал, что в атмосфере относительного покоя его усердие может пропасть в туне, а чего доброго, и навредить. Взбалмошному и непостоянному князю однажды могла надоесть огромная фигура, непрестанно слоняющаяся перед дверью его каюты. Так и до опалы недалеко.

Бахал, конечно, преувеличивал. Даган прекрасно отдавал себе отчет, что спокойствие на «Шторме» кажущееся и может быть в любой момент нарушено. К тому же о возможности бунта его предупреждал Илуш. Поэтому, как бы сильно охранник не намозолил глаза князю, а избавлять себя от его общества Даган не собирался.

Но Бахал провел при княжеском дворе больше десятка лет. Он видел стремительные взлеты и еще более стремительные падения. Он наблюдал их со стороны и вовсе не горел желанием поучаствовать в этих качелях лично. Неплохо изучивший искусство интриги, он решил посильнее привязать к себе князя. Сделать это казалось тем более просто, что возмущение в умах людей было только притушено, но не погасло окончательно. Нужна была самая малость – какая-нибудь бестактность, которая снова возбудит недовольство команды. Не насилие, не явный террор – ни в коем случае! После такого очень сложно будет оправдаться перед князем. Чего доброго, он догадается об истинных намерениях телохранителя и отправит вслед за Хаддадом поплавать в открытом космосе. А бестактность – это не злонамеренность, это лишь оплошность. Совершив ее, Бахал всегда сможет оправдаться тем, что он солдат, а не придворный, а в солдатской среде грубость – норма, а этикет – исключение. Стоит ли винить солдата, который без злого умысла, но исключительно по привычке, нанес кому-то оскорбление?

Так рассуждал Бахал, и ему самому эти рассуждения нравились. Изъяна он в них не видел, а потому решил как можно скорее привести свой план в исполнение.

Повод долго искать не пришлось. После того, как Даган выразил желание, чтобы члены экспедиции пореже покидали каюты, те как-то сильно вдруг полюбили совместные трапезы. Все остальное время они, выполняя волю князя, пребывали у себя, а вот на обед сходились в общую столовую, где, взамен разрушенного пистолетным выстрелом, был установлен новый стол. С одной стороны, это было вполне естественно, и во время еды они могли обсуждать любые темы, с другой – столовая напоминала им о недавнем бунте и наполняла сердца гордостью и сознанием того, что, объединившись, они могут многое. Не беда, что первый опыт прошел неудачно. В конце концов, они с самого начала хотели избежать насилия. А если протест примет активный характер, то еще неизвестно, чья возьмет. И пусть охрана вооружена, а мятежники безоружны (на время экспедиции все личное оружие, во избежание эксцессов, сдавалось в общую судовую оружейную), но численный перевес был не на стороне подчиненных Бахала. Что до оружия, то в тесном пространстве жилого отсека оружием мог стать любой твердый тяжелый предмет.

Даган не запрещал эти совместные трапезы, потому что не видел в них опасности. Если кому-то нравится тешить себя воспоминаниями и иллюзиями, считал он, пусть тешит. Главное – чтобы их мечты не переросли в реальность. А в общем, это даже полезно – выпустив пар в разговорах, недовольные будут меньше склонны к действию.

Четыре дня продержалось согласие между князем и командой. На пятый день, стараниями Бахала, оно было нарушено.

Предусмотрительно дождавшись, когда обед подойдет к концу (чтобы недавние смутьяны успели выговориться, излить друг другу горести и тоску, а значит, возбудить в душе недовольство), он вошел в столовую в сопровождении четырех гвардейцев и с упреком вопросил:

– Что ж вы, быдло – совсем своего князя ни во что не ставите?

В столовой воцарилась гнетущая тишина. И в этой тишине почти физически ощущалось, как наэлектрилизовывается атмосфера, как возмущение захватывает присутствующих. Когда быдлом их величал князь, это было еще в какой-то мере приемлемо, хоть и обидно. Но услышать подобное от Бахала, который, собственно, и сам являлся быдлом, оказалось куда обиднее. Тем не менее, проявив чудеса выдержки и хладнокровия, обедающие попытались не реагировать на провокацию. Только старпом, с недавнего времени исполнявший обязанности капитана, а, следовательно, главный из присутствовавших, уточнил:

– Что ты имеешь в виду, быдло?

Бахал стал пунцовым от гнева, но решил не размениваться на мелочи – перед ним стояла задача куда более серьезная, чем простой обмен оскорблениями.

– Владетель предупреждал вас, чтобы вы не собирались толпой? Или слова владетеля для вас – пустой звук?

– Вообще-то, здесь не толпа, а коллектив, – возразил старпом, – который собрался, чтобы пообедать. Ты что-то имеешь против обеда, Бахал?

– Имею! – заявил тот. – Если этот обед противоречит воле князя!

Это прозвучало настолько по-дурацки, что люди за столом стали обмениваться красноречивыми взглядами. Словно говорили друг другу – из желания выслужиться бедняга телохранитель совсем разума лишился.

Но Бахал не лишился разума. В душе он ликовал – ведь именно такой реакции и добивался. Теперь даже сами мятежники не смогут сказать, что он действовал по злому умыслу, а не руководствовался излишним рвением.

– Прошу прощения, – едко попросил старпом. – Может, объяснишь нам, как обед может противоречить воле князя? Или, во славу владетеля нам нужно уморить себя голодом?

– Вы прежде жрали в своих каютах, – грубо отозвался Бахал. – И ни один из вас с голоду не издох. Так что я настоятельно рекомендую вам возобновить эту практику.

И снова грубость не возымела действия. Слишком уж настороженно, к досаде Бахала, вели себя протестанты после казни Хаддада. И тогда он прибег к последнему, решительному и решающему, средству. Повернулся к гвардейцам и небрежно приказал:

– Разгоните это стадо по их стойлам.

Охранников было четверо против почти четырех десятков обедающих. И они не торопились выполнять приказ, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Что ни говори, а когда впереди маячит перспектива схватиться одному с десятком противников, боевой задор куда-то улетучивается. И даже оружие уже не кажется надежным подспорьем.

Приказ, конечно, был неразумным. Но он тоже являлся частью плана. Поэтому Бахал повысил голос и грозно насупился:

– Ну?! Или вы оглохли?