В конце концов, им все еще хорошо друг с другом.

Хэ Сюань смотрит на Цинсюаня, распростертого на кровати, разгоряченного после секса — такого красивого, такого юного.

Цинсюань лежит, закинув руку за голову, прикрыв глаза — длинные ресницы бросают тень на высокие скулы. Губы полуоткрыты, перепачканы семенем — жаркое ликование поднимается в груди Хэ Сюаня.

Распущенные волосы лучше любой одежды. Синяки на запястьях и алые цветы следов на шее.

Хэ Сюань наклоняется над ним, целует в губы, слизывая собственное семя и чужую кровь. Цинсюань открывает глаза.

В них не отражается ничего.

Одного этого взгляда достаточно, чтобы прогнать ликование.

— Назови меня моим именем, — требует Хэ Сюань.

— Сюань-гэ, — еле размыкая губы, шепчет Цинсюань, но ликование не возвращается.

***

Цинсюань беседует с братом.

Его белые одежды пропитаны кровью и перепачканы вязкой могильной землей, но надевать другие он отказывается. Хэ Сюань приносит ему дорогие шелка и мягкую парчу, но Цинсюань отвергает одно платье за другим, оставаясь в драном ханьфу заклинателя. Кровь на нем принадлежит Ши Уду. Натекла с его оторванной головы, пока Цинсюань, обезумев, баюкал ее в руках, словно не веря в случившееся.

Он и сейчас это делает.

Держит голову в объятиях бережно, точно мать — новорожденного ребенка. Рвет подаренные шелка на тряпки, омывает лицо, тщательно очерчивая линии глаз, носа, губ.

— Как жаль, что ты не видишь, какая солнечная погода сегодня, гэ. Берег такой пустынный, только эти странные рыбы приплывали подкормиться.

— Как жаль, гэ, что ты не видел больших птиц, которые осмелились подлететь к самым скалам!

— Гэ, сегодня в черных водах поднялся настоящий шторм. Как думаешь, гэ, есть ли жемчуг на самом дне возле острова?

Ши Уду, конечно, не может ему ответить — но Цинсюань выглядит так, словно слышит ответ. Подносит голову брата к уху, жмурится довольно.

Солнце заливает пустынный пляж.

***

Так уж повелось, что Ши Уду живет с ними.

При первой же попытке Хэ Сюаня избавиться от мерзкой головы — утопить в черных водах, пустить на корм рыбам, — Цинсюань впадает в безумие.

Простоволосый, он валяется в ногах у Хэ Сюаня, хватает за лодыжки, за колени, куда дотянется, и в неразборчивом вое и рваных всхлипах еле различимы слова:

— Нет… Пожалуйста… Все, что хочешь… Мин-сюн, Мин-сюн…

— Все, что хочу?

Хэ Сюань почти рычит, поднимая его за волосы — черная шелковая волна легко обвивается вокруг запястья.

Цинсюань кричит от боли. Лицо опухло от слез, губы кровоточат, он запрокидывает голову, глядя на Хэ Сюаня из-под слипшихся ресниц. Хэ Сюань крепко держит его за волосы. В другой руке — так же, за волосы — болтается голова Ши Уду.

— Пожалуйста… Мин-сюн… Все, что угодно… Все сделаю… Все…

— Все сделаешь? — Хэ Сюань приближает лицо к его лицу. — Тогда назови меня моим именем.

Только услышав, как Цинсюань стонет: «Сюань-гэ», он отпускает его. Размахивается, отшвыривает голову Ши Уду в другой конец комнаты и, резко повернувшись, уходит прочь.

***

Если Цинсюань что-то делает по дому, Ши Уду всегда с ним. Убирается, моет полы, готовит ужин — ведет нехитрое хозяйство, которое здесь у них есть, только под присмотром мертвых глаз оторванной головы.

Хэ Сюань не любит смотреть на то, как Цинсюань воркует с братом.

Так, как сейчас — отставив в сторону лохань и тряпку, Цинсюань держит голову в руках и что-то шепчет, рассказывает, прижавшись лбом ко лбу.

Хэ Сюаню он никогда ничего не рассказывает.

Да и что там слушать? Вся жизнь Цинсюаня вертится вокруг дома и берега черных вод, по которому он прогуливается, изредка собирая ракушки, камешки и рыбьи головы.

Все это имело бы значение, если бы Ши Уду остался жив и вознамерился во что бы то ни стало добраться до Черновода и забрать себе свое.

Но Ши Уду — какая печаль! — умер. И, казалось бы, некому нарушить уединение. Но он и здесь вмешивается — словно мертвая голова может давать советы.

И — что хуже — напоминает о случившемся.

И Цинсюань сникает и перестает разговаривать с Хэ Сюанем, плачет, забившись в угол, прижимая голову брата к груди, и Хэ Сюань с отвращением и ужасом смотрит на это.

Потом уходит, раздевается донага, входит в черные воды, долго лежит на недвижимых волнах…

Голова Ши Уду заставляет его помнить.

Это его вина.

***

— Мин-сюн…

— Назови меня моим именем, — рычит Хэ Сюань.

— Мин-сюн!

Иногда на Цинсюаня что-то находит и он начинает вести себя как… тогда. Когда он был беспечным небожителем, легко порхающим по чужой судьбе, и приставал к Хэ Сюаню, считая его своим лучшим другом.

Цинсюань порхает по дому, летящий и прекрасный, почти обнаженный, кокетливый, соблазнительный…

Хэ Сюань не отказывается от соблазнов — разложить Цинсюаня на грубом обеденном столе, развести ноги в стороны, оттрахать до крика — но удовлетворения не получает.

Цинсюань улыбается, проводит пальцами по груди и переводит взгляд на голову брата. Смотрит в мертвые глаза, посылает воздушный поцелуй.

— Хорошо… — бездумно шепчет он. — Мин-сюн, мне так хорошо…

— А будет еще лучше, дорогой, — шипит Хэ Сюань ему на ухо. — Только назови меня моим именем…

Но Цинсюань отказывается, и Хэ Сюань чувствует в горле горечь и желчь.

***

Измотанный сексом и ночным кошмарами, Цинсюань спит беспокойно. Хэ Сюань тянется обнять его, но Цинсюань, не просыпаясь, вырывается, отталкивает его.

— Гэ… — сонно зовет он. — Гэ, плохие сны… Снилось, что ты обманул меня, гэ… А потом умер, гэ…

Тишина, повисшая в комнате, лучше любого ответа — явь подкрадывается, сжимает сердце стальными тисками. Цинсюань садится на кровати, растерянно обводит взглядом комнату.

— Гэ… — беспомощно повторяет он. — Гэ…

Взгляд его упирается в оторванную голову, оставленную на ночь на столе. Хэ Сюань безмолвно наблюдает, как по щекам Цинсюаня начинают течь слезы — горячие, беззвучные. Цинсюань выбирается из кровати, идет к столу и берет голову в ладони.

— Гэ!.. — кричит он. — Гэ!..

Он прижимает голову к груди и сотрясается от беззвучных рыданий, спрятав лицо в волосах брата.

Хэ Сюань молча наблюдает за ним.

Ночами здесь ужасно душно. Ветер не проносится над черными водами. Ветер стих.

***

— Сюань-гэ, я хочу умереть.

Цинсюань стоит, улыбаясь безумно, в руках у него — грубо вылепленная, обожженная в печи урна из черной глины.

Это первый раз, когда он позвал Хэ Сюаня по имени без напоминаний — и отчего-то Хэ Сюаню становится тошно.

Цинсюань наконец сменил грязные одежды на траурный белый шелк и теперь стоит, почтительно протягивая урну хозяину дома.

— Зачем это? — резко спрашивает Хэ Сюань.

Урна слишком похожа на те, в которых упокоились все, кто был ему дорог.

— Это для меня, Сюань-гэ.

Удар кулака стирает блуждающую улыбку с его лица. Хэ Сюань бьет Цинсюаня жестко, грубо, не думая о том, что может повредить красоту — ярость переполняет его.

«Как ты посмел, как посмел…»

Никто и никогда больше не заберет у него то, что ему принадлежит! Никто не посмеет забрать!

Урна разбивается в мелкие осколки.

Хэ Сюань останавливается только под взглядом испуганных, влажных глаз Цинсюаня. Их зеленый цвет затуманился болью. Разбитые губы кровоточат, на скуле горит синяк, а пальцы, которыми он вцепился в руку Хэ Сюаня, трясутся.

Хэ Сюань смотрит на свою руку — держащую Цинсюаня за горло.

Следы останутся…

Он отдергивает руку и отходит на шаг назад.

— Мало ли, — говорит он, тщательно подбирая слова. — Мало ли что ты хочешь.

Черные волны бьются о берег.

***

Черные воды спокойны и печальны. Здесь нет солнечного света — такого, что согревал бы и слепил глаза, играя солнечными зайчиками на белых барашках волн.

Цинсюань бредет по берегу босиком — шаги такие легкие, что следы почти незаметны. Шаги небожителя…